После последнего откровения прошло несколько дней. Как всегда, по вечерам, мы гуляли по скверику, и однажды Анастасия усадила меня на лавочку и, окинув загадочным взглядом, который, казалось, пронзал насквозь, промолвила:
– Мария, послушай, что я скажу… Тебе всего пять лет, а я уже стара. Очень стара. Возможно, вскоре я ничем не смогу помочь. Наверное, стоило бы немного подождать, пока ты подрастёшь, но, боюсь, не доживу до того дня, когда ты станешь понимать больше. Сейчас ты руководствуешься только чувствами и интуицией. Со временем научишься куда большему, используя ум и интеллект.
В тебе много ещё неоткрытого и непознанного, но не нужно бояться и блокировать развитие способностей. Я хочу подарить многое, и когда-нибудь ты превзойдёшь меня, я знаю. Но ты должна уметь защищать себя от вторжений внутрь своего «я» окружающего мира. Иначе погибнешь. Скоро я уеду, но каждое лето буду приезжать и учить тебя. Ведь ты хочешь этого, не так ли?
Я согласно кивнула головой, боясь перебить бабушку Штейн. Её слова казались мне правильными, но не совсем понятными. Грустно улыбнувшись, Анастасия вновь, как много раз до этого, провела пальцами по моему лбу, тщательно убирая лохматые прядки. От её пальцев веяло теплом и нежностью. Я схватила её руку и прижала к щеке в немом отчаянии:
– Не хочу, чтобы ты уезжала… – прошептала, чувствуя, как непрошеные слёзы хлынут потоком, если скажу ещё хоть слово.
– Ну что ты, милочка, это ведь не навсегда. Я буду писать тебе письма, придумывая новые игры, которые тебе так нравятся. А ты будешь отвечать мне, описывая свои ощущения, мысли, сны, видения. Ведь должен же хоть кто-то относиться к этому серьёзно, а не пугаться или, чего доброго, восторгаться. Это будет только нашей тайной, договорились?
Я прошептала «да», и мы отправились домой. Ещё целую неделю бабушка Штейн учила меня отгораживаться, «строить стенку» – так мы это называли.
«Строить стенку» означало видеть мир глазами папы, мамы и других людей, не проникая вглубь организма. Сразу после того, как я усвоила урок, Анастасия собралась в дорогу. Она приказала отдать меня в сентябре в школу, и папа как молодой солдат, вытянув руки по швам, серьёзно пообещал:
– Слушаюсь, командир.
Последние слова бабушки Штейн были обращены к моей матери:
– Не стригите волосы Марине, пусть растут.
После этого, не глянув больше ни на кого и не позволив себя проводить, Анастасия уехала.
Часть 1. Глава 4
С осени начались школьные будни. Маленькая и невзрачная, я терялась в толпе шумных одноклассников – старшей стае, к которой мне так и не удалось до конца примкнуть.
Премудрости учёбы давались легко, иногда я скучала, но исправно делала домашние задания и отвечала на вопросы учителя.
Пёстрая суета долгожданных школьных перемен меня не прельщала: я любила подолгу смотреть в окно, наблюдая за изменениями в природе.
Наверное, тихий и робкий характер, нежелание выделяться, определили моё одиночество в толпе: за годы учёбы я не приобрела друзей и подруг, общалась со всеми ровно и исключительно в школе.
Одиночество не пугало: мир мой переполнялся информацией, которую я, казалось, черпала из воздуха. Выяснилось, что бабуля Вера наградила меня феноменальной памятью: я схватывала всё на лету, заучивала наизусть целые листы не только стихотворных, но и прозаических произведений, не прилагая никаких особых усилий.
В октябре пришло первое письмо от бабушки Штейн. Послания, написанные чётким, бисерным, почерком, что приходили аккуратно два раза в месяц, были ясными, дружелюбными и совершенно взрослыми. Мне нравились отношения «на равных», и я гордилась этим.
Я обожала вчитываться в витиеватый, причудливый слог, пытаясь дойти до всего самостоятельно. Письма Анастасии бережно хранила в шкатулке, которую подарил мне папа в день моего шестилетия. Сама я писала ей часто, по-детски выплёскивая в письмах мысли, тревоги и мечты.
Так летели годы. Бабушка Штейн приезжала каждое лето, на все каникулы, и мы продолжали наши занятия, о которых так никто и не догадывался.
В десять лет я научилась слышать мысли. Вначале они приходили неясным шёпотом, обрывочно, как эхо. Я вслушивалась до головных болей, пытаясь поймать волну. Это походило на прослушивание старенького сломанного радио, когда писки, помехи, плавание волн мешают поймать хоть что-то, отдалённо похожее на связную мелодию или речь.