Антоний Евграфович вновь ослепительно улыбнулся. Уловив мой взгляд, он улыбнулся ещё шире:
– Детка, в девяносто восемь лет не бывает таких зубов, поверь мне. Я наполовину состою из протезов. Если я хорошо сохранился, то это только частично моя заслуга. Хорошее питание при четко сбалансированной диете, ежегодный отдых на курортах и… много денег на оплату медицинских страховок. Сейчас разве что мозги новые не вставляют, а так – пожалуйста. Да и Бог здоровьем меня не обидел, должен заметить. Ну ладно, – резко переключился старик, – о себе я наболтал чересчур много, а ты, молчунья Штейн, так ничего и не рассказала, – он плавно перешел на «ты».
Я пожала плечами, задумчиво помешивая ложечкой мороженое.
– Рассказывать особо нечего. Я здесь тоже недавно. Анастасия завещала мне дом. Вот я и приехала жить сюда после того, как она умерла. А до этого мы не виделись несколько лет. Я жила с родителями, и до тринадцати лет Анастасия каждое лето приезжала к нам. Ко мне, – поправилась я, потому что это было правдой. – А потом мы переписывались. Она почему-то не желала, чтобы я приезжала к ней в гости.
– Узнаю Анастасию. Наверное, ей было так лучше пережить разлуку с тобою. Как она умерла?
Резкий вопрос больно ранил меня. Я не могла сказать всей правды.
– Меня, к сожалению, не было рядом. Я… в то время сама находилась на грани между жизнью и смертью, а пока приехал сюда папа, Анастасии не стало. Говорят, у неё не выдержало сердце. Неожиданный и сильный приступ.
Антоний Евграфович испытывающе посмотрел на меня, и, чуть помедлив, согласно кивнул:
– Неожиданный и сильный приступ. Понимаю. И как раз в то время, когда ты сама чуть не умерла. Занятно, не так ли?
Я замерла от прозорливости старика. Пальцы неожиданно дрогнули, ложка со звоном полетела на пол.
– Ты могла бы рассказать историю полностью, детка. Но, видимо, это чересчур больно для тебя, раз ты так тщательно подбираешь слова. Я старый, моя дорогая, но еще не маразматик. И однажды наблюдал подобный случай в её жизни. Правда, тогда она была молода и сумела выкарабкаться, но…
Я смотрела на мужчину во все глаза и чувствовала, как кровь отхлынула от щек. Стало нестерпимо холодно. Ногти покрылись синевой, и хотелось похлопать себя по лицу. Сердце глухо и неровно билось в груди.
– Тебе плохо, милая? – участливо поинтересовался Антоний Евграфович.
– Нет, ничего. Продолжайте, – я немного успокоилась.
Он побарабанил пальцами по столу, опрокинул рюмку водки, закусил лимоном и, собравшись с духом, продолжил:
– Я, наверно, не в праве разглашать эту тайну, раз ты ничего о ней не знаешь, но думаю, Анастасия простит меня. Это случилось давно, где-то в конце тридцатых годов. Анастасия любила Якова, а я страдал молча, не подавая виду. Якова я ненавидел всей душой только потому, что он украл у меня Анастасию. Конечно, тогда я не мог здраво рассуждать, а среди других людей нас считали хорошими друзьями.
Да, я завидовал ему, – вздохнув, нехотя признался Антоний Евграфович, – ведь он, как и Анастасия, был уникален в своем роде. Художник и математик, причем две ипостаси каким-то чудом уживались в нем полностью. Скорее всего, даже дополняли. Он мог складывать, умножать, делить, вычитать в уме любые цифры. В течение нескольких секунд. Что греха таить: Анастасия и Яков были прекрасной парой. Яркой, индивидуальной, необычной.
Они встретились здесь, в этом городке, на выставке картин молодых художников. Уж не знаю, кому стукнуло в голову проводить такое мероприятие в провинциальном местечке… Но это не важно. Они встретились – и всё. Началась новая эра. Правда, продлилась недолго. Мы разъехались по разным столицам, и Яков больше не вернулся.
Анастасия не верила, что он ее бросил. Чувствовала: что-то не так. Но тогда мы могли лишь смутно догадываться о причинах. Ася ждала ребенка, и я уговаривал ее выйти за меня замуж, но она отказывалась. Мы поехали за Яковом вслед, но так ничего и не узнали: Он исчез. Анастасия была измучена, с большим животом, с темными кругами под глазами.