Горячие ладони – кажется, я чувствую их даже сквозь куртку – и холодный голос. Рванулась что есть силы, руки Ника неожиданно отпустили меня, и от этого я чуть не упала. Хорошо, что за спиною дверь. Очень хорошо: можно опереться, но нельзя убежать.
– Я не курила, если ты это хочешь знать.
Я таки улыбнулась, не понимая, что всё это значит.
– Это очевидно, – сказал он бесцветно, – ты была с мужчиной. Ушла к друзьям, а на самом деле была с мужчиной.
Улыбка, словно приклеенная, стягивала щёки. Что-то знакомое в воздухе. Его ровный тон сбивал с толку, а волны чувств бились так, что могли сшибить с ног. Сжала ладонями виски, закрыла глаза, вдохнула глубоко, пытаясь понять.
Он ревновал? Он ревновал. Мысль толкнулась, как живое существо, прокатилась из головы в горло и проложила горящий след в груди. Я, не веря, распахнула глаза и уставилась в одну точку. Встрепенулась, услышав звук – изнутри рвался невольный смех.
Ну, конечно. Вернулась поздно. Растрёпанная, пахнущая табаком. Что ещё он мог подумать?
– Может, ты перестанешь смеяться?
Из него можно мечи ковать. Каков градус нужен, чтобы раскалить добела и заставить гнуться?
– Может, прежде надо выслушать человека? – очень мягко возразила я. Кошачья лапка со спрятанными коготками.
Я отлепилась от двери, сняла верхнюю одежду и с гордо поднятой головой прошагала в комнату. Я знала: он идёт следом. Посреди комнаты резко обернулась и отрывисто высказала всё, что крутилось в голове:
– Во-первых, я не твоя собственность и не обязана отчитываться, где, куда и с кем. Во-вторых, у меня есть жизнь помимо этого дома. И она останется! В-третьих, я действительно была с мужчиной, – я перевела дух и заодно устроила мстительную паузу. – Это друг детства и юности Анастасии – Антоний Евграфович Бортнев. Мы посидели в кафе, поговорили. Надеюсь, ты удовлетворён? Мужчине, к которому ты меня тут ревновал, девяносто восемь лет.
– Я ревновал? – тон тот же, но напряжение спало. Если бы не его накатанная ровность, подумала бы, что он смутился.
– Да, – ответила жёстко.
– И как не совсем человек не имею на это права.
Опять вспыхнуло строптивое возмущение, которое нельзя пощупать, но можно ощутить всем телом. Какая муха его укусила?
– Не в этом дело, – попыталась возразить спокойно.
– В этом, Мария, – бесстрастно перебил Ник.
– Мне плевать, почему ты сейчас упрямо пытаешься раздувать обиду, для которой нет никаких причин.
Вихрь перепалки всегда захватывает двоих: нет времени остановиться и подумать, взвесить слова. И летят они, острые и безжалостные, ранят и оставляют следы.
– И на меня тебе тоже плевать.
Холодное бездушное упрямство!
– Ты не слушаешь меня! – крикнула, чтобы достучаться.
– Почему же. Очень внимательно тебя слушаю. Тебе плевать на меня. Ты хочешь жить отстранённо, независимо и гордо. Все рядом, но никто по-настоящему не близко. Как Анастасия: загородиться высоким забором и никого не пускать в свой мир. Как будто это спасёт от потрясений и боли. Защитит.
Ярость хлестнула по щекам и вырвалась первобытным рыком из глотки. Я сделала два стремительных шага вперёд, столкнулась с домовым так сильно, что вышибла из себя дух. А пока переводила дыханье, Ник продолжил, как ни в чём ни бывало:
– Ты забываешь, что у других, даже не совсем людей, тоже есть чувства. И ещё…
Он вдруг нежно обнял меня за плечи. Я почувствовала его дыхание на щеке. Попыталась отпрянуть, но было поздно: губы Ника прикоснулись к моим. Нежно. Горячо. Взрывоопасно. Поцелуй перетёк в меня, как тягучее расплавленное золото. Я задохнулась. Внутри словно что-то взорвалось, и я, обмякнув, не стала сопротивляться.
Нет ничего вокруг – только медленные узоры его обжигающих губ. Привораживают и затягивают, ведут за собою, стирая трещины обид. Нет ничего вокруг – только полнота поцелуя, способного уничтожить пустоту.
Миг. Вспышка. Дрожащие колени. А ещё через секунду я стою посреди комнаты одна, в обнимку с пустотой, жалкая и раздавленная.
Провела дрожащими пальцами по вспухшим губам. Горячо. Так горячо, что можно обжечься. Я целовалась с домовым. И мне это нравилось.