«Хлебе святый, — молится иерей словами св. Амвросия Медиоланского перед литургией, — Хлебе святый, Хлебе живый, Хлебе сладчайший. Хлебе вожделение, Хлебе чистейший, всякия сладости и благовония преисполненно! Тобою питаются Ангели на небеси преизобильно; да насытится по силе своей Тобою и пришлец человек на земли!» «Питаются Ангели на небеси преизобильно», а все хотят еще и еще насыщаться сладостию созерцания Божества. Какой высокий, поистине небесный, блаженнейший голод! Охвачены Ангелы и жаждою, но жаждою также небесной и блаженной — жаждою все более и более тесного Богообщения, проникновения Божеством, просвещения Им. Их жажда — это никогда не перестающее устремление к Богу. Малое подобие этой жажды бывает на земле. Так орел, распустивши во всю ширь могучие крылья, взвивается ввысь и летит, поднимается все выше... выше... туда — в глубь неба. Но как бы высоко он ни поднялся, должен вновь спускаться долу. Так бывает: наш ум в минуты наибольшего духовного напряжения, вдохновения, молитвы, властно порывая узы плоти, подобно орлу, несется к небесам, созерцает Бога, проникается Им, мыслит о Нем. Но, увы, и ум наш, непостоянный, колеблющийся, с небесных высот опять падает низу; разбивается на множество суетных мыслей, рассеивается. Не так Ангелы: их ум непрестанно, неизменно устремлен к Богу, ни на одно мгновение не отклоняется от Него, поворотов назад не ведает он. Ангелы «Твердым умом, неуклонным желанием водими суще» созерцают Божество, поет о них Церковь. «Любовию Божественною распаляются» Ангелы. Распаляясь даже этою любовью, разжигаясь зарею Божеского существа, от этой Божественной жажды Ангелы и сами становятся «углем богоносным», «причастием Божественного огня, якоже пламень бывает». «Во огни пламенном предстоят Тебе Херувими, Серафими, Господи!» (Октоих 3, глас 4, вторник, песнь 8).
Какая поистине Божественная, какая сладчайшая жажда! Так, в непрестанном созерцании Бога, в постоянном устремлении и возвышении к Нему, в никогда не смолкающем песнопении безмерной славы и величия Его живут на Небе Ангелы.
На пути постоянного устремления и возвышения своего к Богу не знают они никаких остановок, преград и препятствий, не знают самого главного, самого основного, самого тяжкого на этом пути препятствия — греха, который то и дело своими узами связывает крылья нашего духа, стесняет его полет к Небу и Богу. Ангелы уже не могут грешить. Вначале они, по учению Блаженного Августина, созданы были Богом с возможностью грешить, затем неуклонным упражнением своей воли в добре они перешли в состояние возможности не грешить и, наконец, укрепившись в послушании Богу, силою Божественной благодати настолько усовершенствовались, что достигли состояния невозможности грешить.
В этом блаженнейшем святом состоянии Ангелы и пребывают доныне на Небе.
Как духи бесплотные Ангелы не знают ни нашего пространства, ни времени; наши способы передвижения, сопряженные со многими усилиями и трудностями, им неведомы. Ангелы быстролетны, быстродвижны: Ангел сейчас в одном месте, в мгновение ока — в другом; ни стен, ни дверей, ни запоров для Ангелов нет. «Они, — учит Григорий Богослов, — свободно ходят окрест великого Престола, потому что суть умы быстродвижные, пламень и Божественные духи, скоропереносящиеся по воздуху». И дверем затворенным проходят они, и видят сквозь стены, и никакая крепость, самая твердая, высокая и неприступная, не в силах сдержать их полета. На крыльях своих быстролетных неудержимо, свободно носятся Ангелы: пред шумом духа их (Дан. 14, 36), как дым, исчезает всякое пространство.
И не только сами легко так носятся Ангелы; Ангел, если приблизится к человеку, возьмет, поднимет его на крылья свои, то и для человека тогда перестает существовать уж пространство; покрытый кровом крыл ангельских, переносится он через самые отдаленные расстояния в мгновение ока.
Чудно, дивно это, други!
Нам, плотью связанным, странно, нам, отовсюду пространством скованным, непонятно, как это можно: сейчас находиться здесь и в какую-либо секунду перенестись через сотни, тысячи, десятки тысяч, миллионы верст и очутиться сразу в другом месте, в иной стране, среди других людей, услышать чужой язык, увидеть другую природу. Странно, но не настолько, чтобы мы совершенно не могли вместить такой быстродвижности в уме своем; непонятно, но не настолько, чтобы быстродвижность такая стояла в прямом противоречии нашему уму. Человек, умаленный, по Слову Божию, пред Ангелами (Пс. 8, 6), в себе самом носит возможность ангельской быстродвижности. В самом деле, разве, скажите, не быстро движен дух наш, разве не быстролетна мысль наша? Для мысли, для духа нашего также, ведь нет никаких преград и препятствий. В мгновение ока мыслию можем мы перенестись через самые громадные расстояния, в мгновение ока духом можем побывать в различных местах. А это все более и более усиливающееся теперь, стремление покорить, победить пространство, прорезать его всевозможными, самыми скороходными машинами, эта все более и более возрастающая жажда оторваться от земли и на вновь изобретенных воздушных кораблях, как на крыльях, унестись туда... высоковысоко, где небо голубое, — о чем все это говорит, как не о том, что человек воистину «малым чим умален от Ангелов», что его дух быстродвижен, его мысль быстролетна, что по духу, по мысли, человек — Ангел и так же не связан пространством.