Бухгалтер решительно направился к Топалову.
— Товарищ директор! — Павлов впервые произнес эти слова не в стенах предприятия, а посреди людской толчеи на центральной софийской улице.
Топалов остановился и посмотрел на него так, как когда-то в гостинице. Последовало минутное молчание.
— А-а, это вы… да, да… как ваша бухгалтерия? — все же спросил директор.
— Спасибо, все в порядке, — ответил Павлов.
Топалов нервно передернул плечами, не скрывая своего удивления, что его остановили без всякой причины. Пара прошла мимо них.
— Ну хорошо, товарищ… — директор замолчал.
И вдруг, не прощаясь, пошел прочь.
Павлов медленно прошел последние метры до подъезда, медленно стал подниматься по лестнице. Хорошо проведенный субботний день теперь уже напоминал высокую стену, разъеденную снизу доверху трещиной, из которой сыплется штукатурка. Только что случившееся сливалось с той давней сценой в гостинице, и Павлов смутно догадывался, что он уже давно обманывает себя и что его правильно построенная жизнь — иллюзия.
Он боялся, как бы это унижение не отразилось на его отношении к Петрову и Теневой — случайной причине его поступка. Раньше ему никогда не приходило в голову, что подобное совпадение неизбежно, что когда-то оно произойдет — встреть он Топалова у черешни, он, возможно, и тогда бы пошел на унижение, лишь бы сберечь радость детям. Но тогда изменилось бы его отношение к мальчишкам… Больно было думать обо всем этом.
На площадке перед дверью своей квартиры Павлов вдруг замер. Вдалеке шагал гном…
На этот раз он был совсем рядом с лесом. Почему так сильно стучит сердце? Он в самом деле у леса или кто-то рассказывает ему о летящих оттуда со зловещим карканьем птицах? Огромные башмаки с загнутыми носами утопают в кустах, и в слабо струящемся свете гном видит, как их кончики — один за другим — появляются где-то поодаль. «Кха-кха», — на верхушке дерева кашляет простуженная белочка. Ее изможденное тело отрывается от ствола и мягко падает на влажную землю. У корней дерева тотчас же образуется маленькое облачко, оно постепенно сгущается и превращается в миниатюрную фею. Прозрачные ножки феи плывут над землей, она встречается взглядом с гномом. Потом склоняется над упавшей белкой, прикасается к ней краем своей накидки. Белочка медленно поднимается. Не в силах сдержаться, гном протягивает руки, берет ее, с трудом сажает на самую нижнюю ветку. Вдруг фея заговаривает, обращаясь к нему на «вы», ее голос подобен шелесту плавно падающего на землю листа. «Вы думаете, только я видела то, что вы сделали? — говорит она. — Как это важно, что вы появились!» Она тает, сливается с деревом, а гному ее исчезновение не кажется чем-то необыкновенным. И снова — кусты, деревья, мерцающий свет… Гном застывает на месте, сердце замирает: на крошечной полянке черный косматый лесной великан заталкивает в податливую землю совсем маленькую, ростом меньше гнома, лошадку с буйной гривой. Великан беззвучно смеется, его смех страшен. Совсем неожиданно гнома охватывает нелепое возбуждение, похожее на приступ радости. Скрытый за могучим стволом дерева, он издает воинственный клич. Великан выпрямляется, лошадка выскальзывает из влажной земли и исчезает в кустах. Чудовище замечает гнома, вышедшего из своего укрытия. «Эй ты, выродок, — кричит великан, — что это ты там делаешь?» Гному хочется спрятаться, утонуть в непроходимых зарослях. Но неожиданно для самого себя он шипит зловеще: «Если ты еще раз назовешь меня так, я тебя убью!» Великан растерянно смотрит на него, потом поворачивается спиной, хватается за одну ветку, за другую, растворяется в зелени деревьев. «Замечательно! И как только у тебя хватило смелости?!» Над головой гнома сидит чудесная птица — белая, с длинным тельцем и красными глазками, в ее хвосте — одно-единственное перо…
— Что с тобой? — Это, кажется, голос жены.
Несколько секунд Павлов смотрит на нее невидящим взглядом. Он стоит, прислонившись к стене.