Соня ускорила шаг. Для того чтобы попасть на троллейбусную остановку, надо было пройти по скверику. И это было настоящее счастье, что она жила так близко от этого скверика. Вот и сейчас, увидев коляски с запеленатыми младенцами и озаренных осенним солнцем молодых матерей, машинально покачивающих эти коляски и тихо беседующих о чем-то своем, увидев пожилых людей, которые без тени зависти, с глубокой усталой любовью улыбались едва начавшим ходить неловким пухленьким существам, — увидев все это, Соня почувствовала, что успокоилась, смягчилась. Скверик всегда поражал ее своей мудростью и покоем. Он походил на уголок какого-то волшебного сада, где всякая глупая мелочь, всякое людское непонимание или неприятная случайность теряют смысл. Словно бы люди, сидевшие здесь, познали основные истины жизни, настолько прекрасные и значительные, что можно было вечно обсуждать их, тихо произнося самые обыденные слова.
Уже шесть лет Соня жила рядом с этим сквериком. Но никогда не случалось ей присесть на скамейку, никогда не приостанавливалась она в аллее, просто проходила медленно, проходила, переживая, впитывая увиденное. Этого ей хватало.
Показался троллейбус, но она не побежала, как обычно.
Сяду на следующий. Торопиться некуда.
Когда Соня подошла к остановке, переполненный троллейбус уже отъехал. В дверях висели молодые люди, приоткрыв от напряжения рты. Троллейбус едва двигался, и шофер, должно быть, кричал, что остановится, если они немедленно не освободят заднюю дверь. Соня вдруг почему-то ясно осознала, что шофер прав и эти молодые люди тоже правы. Ей невольно пришло на ум, что, расскажи она обо всем этом кому-нибудь из стариков со скверика, тот улыбнется и приветливо проговорит: «Несовершенство, девочка моя, обыкновенное несовершенство. Человеческие нормы и законы так придуманы, будто прав непременно кто-то один. А в жизни случается, что правых — двое, трое, а то и больше. Но ничего, когда-нибудь люди поумнеют и примут все это во внимание».
Мы не можем сами выбрать для себя фигуру, глаза, волосы, подумала Соня. И то, что я некрасива, совсем не значит, что у меня дурной вкус. Почему же никто не любит меня? Неужели я никогда не буду сидеть в скверике вместе с другими матерями? Разве я не права?
И старики, разумеется, согласились бы, но неужели это могло ей помочь?
«Правы ведь и те, кто предпочитает все красивое. Никто не обязан жертвовать собой», — наверное, заметил бы кто-нибудь из этих стариков.
Нет, я не какая-нибудь уродина, упрямо настаивала она. Не уродина и не дура. Вот и выходит, что имею право. Но кто же виноват, в конце концов?
Снова показался троллейбус, он все увеличивался по мере приближения и медленно остановился, тяжело и лениво покачиваясь. Соня вошла, и взгляд ее тотчас выхватил из толпы двух молодых людей — высокие, с красивыми продолговатыми лицами, они переговаривались на задней площадке.
Может быть, кто-то из них виноват?
Юноши не замечали ее, и она, понурясь, пробилась вперед, не обращая внимания на скучившихся в проходе пассажиров, не таких высоких и красивых, похожих друг на друга. Среди них были и женщины, и старики, и обычные, ничем не примечательные мужчины.
Она остановилась у передних дверей, спиной ко всем. Она не хотела думать о доме, куда ехала — в этом доме жила ее последняя настоящая подруга, подруга детства, в гостях у нее Соня проводила самые приятные в своей жизни часы. И никогда она не представляла себе этот дом, это время заранее, ей хотелось, чтобы наслаждение приходило неожиданно, как подарок. У подруги был чудесный муж, чудесный малыш. И напрасно брат думает, будто Соня завидует…
За оконным стеклом бежала улица. У людей одиноких взгляд на окружающую действительность всегда немного смещен, странен. Между ними и миром, словно тихая музыка, колеблется постоянное ожидание… Пальто в крупную зеленоватую клетку на какой-то девушке, два влюбленных лица с маленькой киноафиши, таинственно мелькнувшей между домами и деревьями, карие мужские глаза на фоне чистой белой кожи, далекий очерк крупных букв — все оставляло в душе Сони смутное ощущение чего-то возможного, доступного, делающего жизнь интересной, но так и не пережитого ею. Она сошла с троллейбуса и, прежде чем перейти улицу, загляделась на удивительно знакомое лицо проходившего по тротуару усатого мужчины в строгом темном костюме. В первый момент показалось, что это какой-то кинорежиссер, что где-то ей попадалась его фотография, и она без стеснения оглянулась на него — все ведь оглядываются на знаменитостей. Но спустя несколько секунд поняла, что этот человек — продавец из мясного магазина на их улице, просто раньше Соня видела его только в белом, забрызганном кровью фартуке.