— Я всем рассказывал, как и тебе, что со мной случилось. И все тут же остывали, становились рассеянными, начинали спешить. Что ж, я и в гимназии плохо учился, ты, наверное, помнишь, по разным там физикам и химиям еле тянул. Но тогда они играли со мной в футбол, мы собирались, танцевали, вернее — пытались… А теперь… почему же так? По какой-нибудь табели о рангах я ничто, верно, но как это может быть, чтоб они совершенно потеряли ко мне интерес? Ведь во мне живут их собственные образы, их детство! Все как будто разучились держаться по-прежнему. Ну и пусть, те образы все равно во мне.
— Они люди занятые, — вмешался П.-старший. — Работа, дети… Когда им по гостям ходить… А ты один.
— А может, они подумали, что ты будешь их о чем-то просить, — добавила П.
— Просить? — удивился мой одноклассник.
— Ну да… Люди используют связи для того, для другого…
— Мне-то какие связи могут понадобиться?
П. всплеснула руками:
— Видишь, как он разговаривает? А был мальчик как мальчик, ты помнишь…
И она взглянула на него с восхищением, как много раз до и после этого. Тогда П.-старший захотел, чтоб я услышал о его черном голубе, но не из его собственных уст. Мой одноклассник высказал предположение, что психиатру эта история покажется сентиментальной, но отец убеждал нас, что с годами становится похож на ребенка, а ведь это принято — рассказывать всем подряд про детские проказы.
Я узнал, что черный голубь влетает в окно и берет корм из его рук. Взгляд П.-старшего засветился от удовольствия — я услышал! Он разговорился вовсю: раньше животные его боялись, потому что (так по крайней мере утверждает его сын) у труса бывают глаза убийцы; но еще раньше — в детстве — он носил на шее большую огненно-красную косынку; однажды он вспомнил о ней, описал ее одному человеку…
П.-старший окинул взглядом свою семью.
— В руках того человека, — сказал он торжественно, — был хлеб наш насущный.
Тогда над ним посмеялись; там были и другие, подхалимы; как только тот человек открывал рот, они, как злые обезьяны, кривлялись в такт его словам; плясали вокруг новой жертвы и называли его «ковбой в косынке»…
Он выпрямился, во второй раз окинул взглядом свое семейство. Два дня назад он встретил того человека и не поздоровался… Мой одноклассник восторженно объявил, что водка ударила отцу в голову, и связал это с еще одним маленьким событием, происшедшим накануне, — П.-старший поднялся на крышу, чтобы установить телевизионную антенну; родители прервали его, чтобы в один голос сообщить, что их сын никогда не смотрел телевизора; П.-старшего быстро развозило — он признался, что не только носил когда-то красную косынку, но еще и лазал по деревьям; жена напомнила ему, что он поднимался на крышу, он пригрозил, что и на самолете полетит, а жена вздохнула: всю жизнь приходилось считать копейки — какой уж там самолет; П.-старший вскочил, чтобы снова расцеловать меня, вспомнил о моем отце — великий был человек, приходил в их дом неизвестно почему; потом он опять сел на стул — важно, что приходил, а почему — неважно.
Мой одноклассник наклонился к отцу:
— Папа…
— Что тебе?
— Ты сказал «неважно».
— Ну и что?
— Впервые в жизни.
— И что?
— Я сколько лет жду.
П.-старший снова заговорил торжественно:
— Он что, сумасшедший? Ты в этом понимаешь, скажи. Иногда я думаю про себя: «Господи, хоть бы был сумасшедший!» Только сумасшедшие — великие люди, правда? И отец твой был сумасшедший, и ты сумасшедший! И я хочу! Столько лет — и ни разу никто не увидел меня, никто не ахнул!
Жена погладила его руку.