Я решил приступить к своим обычным упражнениям. Но почему мне так захотелось спать? За эти два года я ни разу не ложился среди дня. Разными способами я пытался прогнать дремоту. Тщетно. Глаза неудержимо закрывались. Тело, относительно которого я был уверен, что оно подчиняется мне даже лучше, чем дух, вышло из повиновения. Я вдруг понял, что оно испытывает огромную потребность в отдыхе или, скорее, что это продиктовано ему откуда-то. Ничего больше сейчас я объяснить не мог, а возможно, не смогу и в будущем… Уверен я был только в одном — речь идет не просто о физической усталости. Не укрываясь, я вытянулся на жесткой постели. «Вечером соображу…» — сказал я себе и в следующий миг уже спал.
Это произошло в два часа дня. Потом было три, четыре, пять, шесть, почти семь… Меня не существовало. Когда, в какие времена я спал? Когда молочник вез по улице бидоны в тележке и выкрикивал: «Свежее, парное, кому для детишек…»? Или когда нынешние грузовики, груженные пластиковыми пакетами, направляются к супермаркетам? Или когда молока вообще не будет? Кто может объяснить, когда я спал? А может быть, пока я спал, передо мной пронеслось все, о чем я рассказал, и мне только кажется, что одно другому предшествовало?
Вы удивлены. Это мой-то трезвый, устойчивый разум играет в такие игры? Но вопросы его совершенно серьезны. Они вытекают из неожиданной, неконтролируемой потребности тела погрузиться в сон.
В семь часов меня разбудил телефонный звонок. Звонил сын.
Я никогда не кладу трубку, прежде чем собеседник не сочтет разговор законченным. Это было бы признаком аффекта, с которым я не справился, или недостойного страха.
— Добрый вечер, — сказал сын.
— Добрый вечер.
— Вы не ждали моего звонка…
— В данный момент я просто спал, — сообщил я спокойно — после пробуждения от внезапного сна уверенность возвращалась ко мне.
— Мне кажется, я звоню в удобное время.
Тон его был необъяснимо агрессивен.
— Одну минуту…
Я отложил трубку, сделал несколько дыхательных упражнений. Голова быстро прояснялась; надо закончить разговор и подумать об этом сне. Я снова взял трубку.
— Да, слушаю вас.
— Я приглашаю вас на похороны. Завтра, в одиннадцать часов.
Я молчал. Какой смысл откликаться на это приглашение? Долг свой я выполнил.
— Спасибо, но я не смогу прийти.
— Я знал, что вы откажетесь. Я был уверен.
— Почему?
— После вчерашнего дня мы не более близки, чем до того, как познакомились.
— Это ваша мысль?
— Нет, ваша. Я хочу проверить, правильно ли я почувствовал, как обстоит дело.
— Вы правы. Мы сейчас не более близки, чем прежде.
— Разве смерть не связывает людей?
— Чего вы от меня хотите?
— И вы, и я — мы вместе заботились о моей матери в ее последние часы.
— Это ничего не меняет. С утра я ни разу о вас не вспомнил. Почему люди, с которыми я служил вместе в армии, ходил в походы и учения, должны считать, что они близки мне? Что у меня с ними общего?
Он долго молчал, наконец воскликнул:
— Вы считаете меня неблагодарным, да? Вы довольны собой и не понимаете, почему я не оставлю вас в покое. Формально вы правы, вы много сделали, хотя не были обязаны.
Он наступал на меня, как моя утренняя больная. Врачу следовало бы ежеминутно ожидать вспышек враждебности. Ведь разгневанный человек отождествляет звучащие в нем голоса с тем, кто их разоблачает.
Надо было кончать разговор.
— Еще раз благодарю вас за приглашение. Но думаю, что вашу матушку почтит достаточно народу.
— Вы полагаете, что я неблагодарен… — Он не слушал меня. — Нет, просто я сейчас в особом состоянии. Я дома один, абсолютно никого нет, мне показалось, что мир опустел, что остались только мы с вами и что я обязан сказать вам по телефону, что́ я о вас думаю; если я не скажу вам этого, я плохо начну свою новую жизнь, не правда ли? Вы врач, объясните мне, почему я вас ненавижу?
Я припомнил его лицо и признался себе в том, что недооценил его. Потом я сказал:
— Продолжайте.
— Сегодня я перевез ее на пикапе на софийское кладбище. Но это вас не интересует. Лучше я расскажу вам о некоторых моих вчерашних ощущениях. Вы стояли в дежурке, и сослуживец моей матери, и врач, и сестра. Врач писала протокол. Сестра что-то говорила вам, сослуживец — тоже. Я засмотрелся на сестру, еще секунда, и я сказал бы ей: «Мама!» В следующий миг меня охватило, не знаю почему, глубокое отвращение.