— Вы только тогда испытали отвращение?
— Нет, мы ведь потом пошли в горсовет за свидетельством о смерти. Долго звонили, никто не открывал, и оно снова появилось. При этом я ведь знал, что воскресенье, что привратник там и, вероятно, спит. Я не могу точно определить причины…
Мне нравилось, что разговор ушел как бы в сторону, в анализ — сразу после слов «почему я вас ненавижу»; мне импонировала способность сына на какое-то время остановить свое быстро нарастающее возбуждение.
— Вспомните, — сказал я ему, — когда привратник наконец появился и провел нас в свою комнатку, мы увидели на полу, под столом, надкусанную отбивную, надкусанный кусок торта и почти выпитую бутылку вина. Все это лежало на газете, и ноги его касались еды.
— Да… ноги привратника, в синих носках… Старый человек…
— Я имею в виду отвращение.
— Нет-нет, ничего такого… Вот потом, когда он позвонил по телефону и служащая пришла из дому, чтобы выдать свидетельство о смерти…
— И тогда?
— И тогда, но до этого, с сестрой, было сильнее всего.
— Служащая была внимательна.
— Будьте добры, повторите…
— Служащая… была внимательна.
— Ничего удивительного… Ничего удивительного…
Мне показалось, что он снова меня не слышит.
Мы оба замолчали. Я слышал в трубке его учащенное дыхание. Подсчитал: отвращение появлялось три раза — в связи с человеком, в связи с непоявлением человека и снова в связи с человеком. Я спросил:
— Когда мы ждали привратника, вы представляли себе его лицо?
Дыхание его вдруг сделалось резким.
— Вы подвергаете меня клиническому исследованию! Как вы можете это делать, вы ведь знаете, что со мной стряслось! Я доволен, что наконец нашел в себе силы предъявить вам это обвинение! Если вас так интересует то чувство, которое я испытываю, я и связываю, и не связываю его с конкретными людьми, даже скорее — нет, может быть, хромота сестры, а потом — канцелярия и атмосфера, вся атмосфера… Ночью вы мне снились — как вы сталкиваете танцоров, которые едва-едва подрагивают на канате над рекой — точно мигающие веки, они падали — бултых-бултых-бултых — и больше не показывались; нет, нет, не думайте, что я вас боюсь, за меня больше некому беспокоиться, если же вы положите трубку, значит, вы трус; я вам не поддаюсь, да, по телефону вы не можете ни загипнотизировать меня, ни отвлечь, а если вы попытаетесь внушить мне что-то самим звуком своего голоса, я готов кощунственно смеяться…
Последние его слова были плохим симптомом.
— Послушайте, — перебил я, — не поддавайтесь своим нервам, меня беспокоит самый строй ваших мыслей и, разумеется, внезапные вспышки. Если хотите, приходите послезавтра ко мне в кабинет.
— Вы чудовище! — закричал сын.
Сегодня я слышал это во второй раз.
Я обдумывал ответ, но он опередил меня:
— Я хочу вас огорчить, оскорбить, заставить вас плакать, кричать! Вы способны на это? Нет! Вы чудовище! И сейчас вы меня исследуете, и вчера — и все время! Вчера, когда мама доживала последние часы.
Он не понял урока, который я ему только что преподал.
— Кто вы, — спросил я, — чтоб я должен был чувствовать к вам близость? Разве не достаточно было того, что я вам помогал? Разве вы не знаете, что почти никто не стал бы этого делать? Почему вы не идете на улицу и не кричите на прохожих? Почему вы не задумываетесь над тем, что таких трагедий, как ваша, вчера были тысячи? И сегодня. Почему я должен по-прежнему придавать вашей особе значение?
— Я не могу ни в чем вас убедить, вам незнакома элементарная человечность… Я знаю только, что я вас ненавижу! Я должен бороться с вами, чтоб во мне не осталось следов вашего влияния… Моя мать интересовалась всеми!
— Я тоже откликнулся на вашу просьбу.
— Моя мать интересовалась!
— Есть различные подходы.
— Нет, нету!
— Вы не подумали о том, что новое для вас поведение выражает новое отношение к миру?
— Вы таким и родились? — вдруг спросил меня он.
— Нет.
— Но что вы с собой сделали? Вы меня пугаете!
— Я никому ничего плохого не делаю.
— В вас заключена большая опасность!
— Когда вы идете по улице, на вас могут напасть двое пьяных и избить. Пусть они вас пугают.
— Нет, вы! Даже с самыми пропащими типами можно установить контакт.
— Мимолетный контакт. Вы тут же о нем забудете.
— Господи, как вы говорите!