К тому же он, Марсин, и без того слишком часто оказывался у него ублюдочным фаплапом.
– Прекрати вызывать! – приказал Марсин с ноткой отчаяния в голосе. – Ночью заключенные должны спать. Иначе утром я доложу дежурному офицеру о твоем неповиновении.
– Покатался бы лучше на верблюде, – отмахнулся Лайминг. Он повернул спираль, как будто тщательно ее настраивая. – Ты меня слышишь?
– Я тебя предупредил! – не отставал Марсин, не спуская со спирали глаз.
– Сказано, фибли отсюда! – взревел Лайминг.
Марсин захлопнул глазок и отфиблил.
Утром Лайминг естественно, проспал: он почти всю ночь провел за работой. Пробуждение было грубым и внезапным.
Дверь с грохотом распахнулась, и в камеру ворвались три охранника. Вслед за ними вошел офицер. Пленника бесцеремонно стащили со скамьи, раздели и совершенно голым вытолкали в коридор. Пока охранники обыскивали его одежду, офицер слонялся по камере, внимательно наблюдая за ними.
"Вылитый гомик", – вынес приговор Лайминг.
В одежде они ничего не обнаружили и стали обыскивать камеру. Один из них сразу же нашел петлю на подставке и отдал ее офицеру. Тот взял ее так осторожно, как будто это был букет, в котором притаилась бомба.
Другой охранник наткнулся на вторую деревяшку, отфутболил ее в сторону и позабыл о ней. Оттащив скамью от стенки, они заглянули за нее, но перевернуть и поискать под днищем не сообразили. Однако их долгая возня со скамьей начала действовать Лаймингу на нервы, и он решил, что пора прогуляться. Нисколько не смущаясь своей наготы, он повернулся и пошел по коридору.
Увидев такое вопиющее нарушение правил поведения, офицер издал яростный рев и напустил на него охранника. Тот пробкой вылетел из камеры, вопя вслед Лаймингу, что бы тот остановился. На поднятый шум из-за угла коридора появился четвертый охранник с угрожающе поднятым ружьем. Лайминг повернулся и пошел обратно.
Приблизившись к офицеру, который уже стоял в коридоре, кипя от злости, Лайминг принял скромную позу и сказал:
– Здрасьте, я – ваша тетя.
Офицер не обратил внимания на этот пустой для него звук.
Размахивая петлей, он подпрыгивал от ярости и орал:
– Это что такое? Что это такое?!
– Это моя собственность, – с неприкрытым достоинством заявил Лайминг.
– У заключенного нет права ни на какую личную собственность! Военнопленным не разрешается ничего иметь при себе.
– Кто это сказал? – спросил Лайминг.
– Я вам это говорю! – довольно злобно ответил ему гомик.
– А кто вы, собственно, такой? – поинтересовался Лайминг с чисто научным интересом.
– Клянусь Великим Голубым Солнцем, вы сейчас узнаете, кто я такой! Стража, запереть его в камеру и…
– Вы здесь не начальник, – перебил его Лайминг с наглой самоуверенностью. – Насколько мне известно, здесь все решает комендант. В этом мы с ним заодно. Если не верите, пойдите и спросите его.
Дюжие охранники притормозили и стали переглядываться в нерешительности. Они единодушно решили уступить инициативу офицеру. Но герой что-то поутратил свой пыл.
Недоверчиво уставившись на узника, он колебался.
– Вы утверждаете, что комендант позволил вам держать при себе этот предмет? – спросил он, снизив тон.
– Я утверждаю только, что он не возражал. Значит, и вы не можете возражать. Катитесь-ка в свое стойло и не пытайтесь перепрыгнуть через голову начальства.
– Стойло? Это еще что такое? – взвизгнул гомик.
– Не ваше дело, – отрубил Лайминг.
– Я справлюсь у коменданта, – с угрозой в голосе пообещал офицер.
Он явно подрастерял спесь, да и самоуверенности поубавилось. Офицер повернулся охранникам.
– Верните его в камеру и пусть ему принесут обычный завтрак.
– Надеюсь, мне вернут мою собственность, энк? – напомнил Лайминг.
– Не раньше, чем я увижусь с комендантом, – заявил офицер.
Охранники затолкали Лайминга обратно в камеру. Пока он не спеша одевался, прибыл завтрак – обычная миска размазни. Лайминг отвел душу, обругав стражников за то, что ему не принесли яичницу с беконом, и сделал это нарочно, с дальним прицелом. Демонстрация самоуверенности и некоторой агрессивности была необходимым условием для продолжения игры.
Пришло время ежедневных занятий, но учитель почему-то не явился, так что Лайминг провел все утро, шлифуя по книгам беглость речи. Днем его, как всегда, выпустили во двор, и он, смешавшись с толпой, не смог обнаружить признаков какой-то особой слежки.