Я знал, что у Адама была сестра, но это было первый раз, когда я услышал о ней, живущей в Нью Йорке — в Морнингсайд Хайтс, никак не меньше, и заканчивающей свое обучение по английскому языку выпуском в Колумбийском университете. Спустя две недели я увидел ее в кампусе. Она шла мимо статуи мыслителя Родена по пути в Философи Холл, и, увидев ее очень сильное, почти невероятное сходство с ее братом, я тут же догадался, что эта молодая женщина, проходящая мимо меня, и есть сестра Уокера. Я уже писал, как красива она была, но, просто сказав, не значит ничего по сравнению с тем, какое впечатление она произвела на меня. Гвин сияла красотой, светилась ею, вызывая бурю эмоций у любого мужчины, посмотревшего на нее; и увидеть ее в первый раз — было одним из замечательных событий в моей жизни. Я возжелал ее — с первой секунды — и со страстной упрямостью мечтателя я решил с ней познакомиться.
Ничего не произошло. Я был знаком с ней лишь чуть-чуть, мы встретились за кофе пару раз. Я попросил пойти со мной в кино (она отказалась), я пригласил ее на концерт (она отказалась), и потом, случайно, встретились однажды вечером в большом китайском ресторане и побеседовали полчаса о поэзии Эмили Дикинсон. Через некоторое время я вызвался проводить ее через Риверсайд Парк, попытался поцеловать ее, но был остановлен. Не надо, Джим, сказала она. У меня уже есть кто-то. Я не могу так.
Вот и все. Несколько взмахов бейсбольной битой, не попал по мячу, игра закончена. Мир раскололся, потом мир сам по себе собрался, а я поплелся дальше. К моему великому везению, я живу с одной и той же женщиной почти тридцать лет. Я не могу представить мою жизнь без нее, и все равно, каждый раз, когда Гвин возникает в моей голове, признаюсь, начинаю чувствовать волнение. Она была самой невозможной, самой недостижимой, самой неземной — призрак страны под названием Если.
Невидимая Америка лежит молча в темноте внизу. Сидя в салоне реактивного самолета, летящего из Сан Франсиско в Нью Йорк, возвращаясь к черным дням прошлого 1967 года, я понимаю, что должен буду написать ей письмо моих соболезнований на следующее утро.
Оказалось, что Гвин решила связаться со мной первой. Когда я вошел в дверь моего дома в Бруклине, моя жена порывисто обнял меня (я позвонил ей из Сан Франсиско, она знала о смерти Адама) и затем сказала, что сегодня до моего приезда было оставлено сообщение на телефоне женщиной по имени Гвин Тедеско.
Похоже, это та Гвин? спросила она.
Я позвонил ей в десять тридцать на следующее утро. Ранее я хотел написать письмо, чтобы выразить мои чувства на бумаге, чтобы выразить ей не пустые затасканные клише, часто используемые в такие времена, но ее сообщение звучало немного тревожно, какое-то важное дело она хотела обсудить со мной, так что я позвонил ей, не написав ни строчки.
Ее голос был тот же, поразительно тот же, очаровавший меня сорок лет тому назад. Притягивающий приветливостью, кристальное произношение, явный средне-атлантический акцент ее детства. Голос был тот же, но Гвин была уже не той же, и в продолжение разговора я начал проецировать в своей голове различные изображения ее, прикидывая — к лучшему или к худшему время изменило ее лицо. Ей было шестьдесят один год, и, внезапно, я понял, что у меня нет никакого желания вновь увидеться с ней. Я был бы только разочарован, и я не хотел уничтожить мои волнительные впечатления прошлого видом настоящего.