— Тетя, вы должны меня извинить — я не пью вина.
— Ах, правда, правда, я и забыла! — запела тетка. — Ведь ты теперь маменька! И, конечно, только потому и отказываешься от вина?
Давно я не видел у Сони такого румянца, какой сейчас залил ее лицо. Памятуя о недавнем припадке, я очень редко упоминал при ней о будущем ребенке, полагая более полезным пока не касаться этого обстоятельства. И вот теперь ей напомнили об этом так неловко… Это был даже не румянец, а краска кровавого, непреоборимого стыда. Тетка не могла этого не заметить, но опа не собиралась так легко выпускать жертву из своих когтей.
— Боже мой! — медленно, зловеще произнесла она. — Как это прекрасно! Видишь, девонька, а я ни разу этого не испытала. Не знала я такого счастья — радоваться тому, чему радуешься ты… Я тоже вырастила детей, но, увы, то были не мои родные дети…
Она помолчала. Я смотрел на нее, ошарашенный. Так вот ты какова? Ну и ну! Значит, так ты представляла себе наш визит? Во мне разом вскипела желчь. Ну, надеюсь, хватит с тебя и того, что ты уже сказала!
Я ошибался. План ее был составлен заранее, и теперь она выполняла его с дьявольским хладнокровием.
— Да, мне дано было растить только чужих детей. Вот Хуго — ведь он был почти еще ребенком, когда я приехала в этот дом. Скажи сам, Хуго, разве не был ты тогда совсем мальчиком? Разве не пришлось мне воспитывать и тебя?
Хайн только моргал, не отваживаясь отвечать. А тетка и не ждала ответа.
— Но, конечно, он был хороший мальчик, Соня, ведь он сын моего доброго брата — только был он немножко неотесан, как обычно бывают мальчики в его возрасте, и очень несчастен. С несчастными людьми трудно обходиться, можешь мне поверить! Они редко смеются и слишком серьезны, а порой и упрямы… В конце концов я, в сущности, осталась бы совсем одинокой, — вдруг резко проговорила старуха, — если б не было тут еще одного ребенка — Кирилла!
Я с тревогой посмотрел на Соню. Она была бледна как стена, она не отвернулась, не моргнула, когда тетка вперила в нее свой насмешливый взгляд. Соня сидела и комкала в пальцах платочек, как жертва, которая знает, что должна испить до дна горькую чашу.
— Как я любила это дитя, Соня! — вздохнула старуха. — Как его берегла! Думаю, Соня, я вполне заменила ему мать. Он никогда не мог пожаловаться, что не знал матери. Ах, Соня! — заключила она с болью, то ли искренней, то ли наигранной. — Не дай бог тебе перенести из-за своего ребенка подобное тому, что я перенесла из-за своего!
— Тетя, — заговорил вдруг Хайн каким-то грозным, глубоким, чужим голосом, — всем нам известно ваше благородство и ваше страдание, но я прошу вас оставить эти воспоминания, они так мрачны! Мы встретились после долгого времени, будем же повеселей!
— Ах да, конечно, конечно, — живо отозвалась старуха, — надо быть веселей ради Сони! Она, бедняжечка, еще немножко в меланхолии, правда, девонька? Ведь как она тогда испугалась!
— Да нет, тетя, — прошептала вдруг Соня, словно в глубоком сне, — не надо оставлять ваши воспоминания. Я люблю слушать грустное. Больше, чем веселое, правда! И я буду очень рада, если вы расскажете нам что-нибудь о бедненьком дяде Кирилле.
Помню, я засмеялся. Заерзал на стуле, вытянул руки, словно мне тесны были подтяжки, и засмеялся — коротким, громким смехом. Ведь это было смешно! Ну, не смешно ли в самом деле? Вот чего добился Хайн своей дипломатией! Для того ли он притащил сюда дочь?! Злость моя ушла. С надеждой и любопытством взглянул я на Соню. Насмехается — или мучит себя? Кается или нападает? Я еще не разобрался толком. Одно несомненно — я был глубоко изумлен. Все-таки я еще не очень хорошо ее знал.
— Ну, как хочешь, как хочешь, — засмеялась старуха, опять испытующе и загадочно глядя на Соню. — Только не знаю, что нового могу я рассказать-то… Ты, девонька, и так хорошо знаешь всю его историю. Все знаешь — как он был маленьким, каким был красивым, кудрявым, как учился — а потом взял да и помешался!
— Но тетя! — с болью вскричал Хайн.
— По-моему, — жестко вмешался я, — вам нечего тревожиться. Соня совершенно спокойна, и это даже мило с ее стороны, что она начинает интересоваться историями о маленьких детях.
— Нет, Петр, нет, я знаю, — залепетал несчастный Хайн, — я ведь знаю, у всех у вас Лучшие намерения, но все-таки, тетя, пожалуйста, не слушайте ее! Напоминаю вам — доктор категорически запретил разговоры на эту тему…
— О, так он запретил! — удивилась старуха, тотчас исполнившись готовности подчиниться. — Тогда, конечно, нельзя, Соня, овечка моя, тогда нельзя! Перевернем-ка страницу да поговорим о чем-нибудь другом. Так желает папочка!