Она молчала, покусывая мизинец.
— Так говори же хоть что-нибудь! Должна же ты понимать, как это унизительно для мужчины, когда его так отвергают…
— Мне бы хотелось, — не сразу произнесла она, — чтоб мы об этом прекратили.
Однако я не собирался отступать неизвестно по какой причине. Я настаивал.
— Я, Петя… Я теперь совершенно не в состоянии желать того, чего ты желаешь. И не проси, чтоб я объясняла…
Она закрыла лицо руками. На мой взгляд, это была некрасивая комедия.
— Ты не должна удивляться, что такой двусмысленный ответ меня не удовлетворяет, — процедил я сквозь зубы.
— Я где-то читала, — робко сказала Соня, — что, когда женщина ждет ребенка, лучше избегать… половых отношений…
Последние два слова она произнесла едва слышным шепотом. И не отняла рук от лица.
Я обрадовался. Оказывается, причина только в этом! Что жe, тогда нетрудно будет переубедить Соню.
Я жестоко ошибся. И Соня тотчас вывела меня из заблуждения.
— Нет, нет, дело не только в этом, — поспешила она добавить. — Ты можешь неправильно понять. Я… Короче, я не хочу. И больше не скажу ничего.
Лишь теперь открыла она лицо, п я увидел, что губы ее сжаты, а вокруг них — жестокое и гневное выражение.
Спустя некоторое время я спросил, — тихо, с заметной горечью, — долго ли еще тянуться столь неестественным отношениям.
— Не знаю, — твердо ответила она. — Не знаю. До тех пор, пока… Пока… Не знаю я, до каких пор! — заключила она с безнадежностью в голосе.
— До тех пор, пока снова меня полюбишь?
— Полюблю? — протянула она — и вдруг засмеялась, коротко и злобно.
В следующее мгновение лицо ее уже снова было спокойно. Она бросила взгляд на небо, словно читая на нем какую-то горькую, укоризненную фразу, написанную для нее одной. Потом опустила голову на подушки и опять закрыла глаза, как бы желая заснуть. Какие мечты разбудило в ней мое упоминание о любви? Застряло ли все-таки в ее душе то слово, которое я бросил к ее ногам, как бросает игрок свою последнюю ставку? Ответит ли она, уловив смутный образ своих грез? Я не осмеливался потревожить ее. Ответит, утешал я себя. Я вел машину, то и дело оглядываясь на Соню.
Вдруг она глубоко и резко вздохнула. Подняла голову, потянулась. Глянула на меня строго, повелительно.
— Поезжай теперь быстрее, пожалуйста. Мне холодно.
Больше я на этой прогулке не услышал от нее ни слова. Возвращаясь но той же дороге, как она того желала, я заговорил сам — раздельно и четко: одним словом, я не желаю, чтоб она все время просиживала у тетки. Я считаю благоразумнее, чтоб она, как и прежде, занималась домашним хозяйством. Если она не подчинится, я призову на помощь авторитет отца, а не хватит этого — то и доктора. В самом крайнем случае как следует поговорю с теткой. Короче говоря, я запрещаю делать то, чего не намерен терпеть. Что же касается любви, то ее молчание я почитаю самым красноречивым ответом.
— Нет, — говорил я, — я не из тех мужчин, которые выпрашивают милостыню, я не из тех, которыми можно играть!
Мистика для меня неубедительна. Не выношу никакого скрытничанья. Свое отношение к ней, к Соне, впредь буду строить, опираясь на опыт сегодняшнего, довольно горького, урока.
Соня не спорила. Не сказала ни слова в свою защиту. Сидела тихо, опустив глаза. Я не смотрел на нее. Надеялся, что она все-таки заплачет. Не заплакала. Только губами шевелила, словно сама себе говорила что-то важное, — но не издала ни звука. Вид у нее был бесконечно усталый. Она была даже трогательна в своей безмолвной тоске, с руками, бессильно брошенными на колени.
12
ПЛЯСКА НАД БЕЗДНОЙ
Я очень чувствителен ко всякому проявлению пренебрежения к себе, редко прощаю обиды. Но я не из тех, кто, получив удар, забиваются в угол и там, бия себя в грудь, втихомолку жалуются. Мало любви — нет, это не для меня. Лучше ничего, чем мало. Да, лучше ничего! Когда нужно, Швайцары умеют показать зубы. И я — к чему запираться? — показал их.
Соня уже достаточно знала меня, чтоб понимать — моим распоряжениям следует подчиняться. И она подчинилась. Как там она устроилась с теткой, я не знаю. Об этом я никогда ее не спрашивал. Одно несомненно: их взаимные визиты разом прекратились. Начиная с понедельника, последовавшего после памятной прогулки на машине, Филипу уже не надо было ходить за покупками. Этим снова занималась Кати. Хайн, не посвященный в тайну Сониных с теткой встреч, понял только, что я намерен отторгнуть Соню от родных и заставить ее исполнять мелкие домашние работы, к которым у нее не лежит душа. Не удивительно — ведь всю информацию он получал только от тетки и от дочери. Он негодовал, он смотрел исключительно со своей, барской, вышки и воспринимал все это как обиду дочери. Я посмел наложить запрет, непосредственно задевающий его любимое чадо! Напрасно бунтовала и выкручивалась высокорожденная принцесса — пришлось ей повиноваться. Господи боже ты мой, что я себе позволяю?!