— Я знаю, что она шутит, — с измученным видом говорил Хайн, — я это знаю и тоже смеюсь про себя — только бы шутки-то не были так однообразны!
На заводе Хайн теперь все чаще извинялся:
— Петр, мне что-то нехорошо. Не по себе мне как-то, поеду-ка я пораньше домой. Вы тут и без меня управитесь.
Он стал раньше уходить с завода и позже выезжать из дому по утрам. Как услышу, бывало, на лестнице тяжелые шаги Анны, обутой в войлочные туфли, так уж и знаю: старуха ползет с поручением от хозяина. Следовал громкий стук в дверь и голос:
— Милостивый пан просит, чтоб вы его не ждали!
Предлоги бывали различны: то колотье в паху, то головная боль или насморк. А там уж и просто — не выспался, мол.
Без сомнения, потеря интереса к работе у Хайна вызывалась еще и переменами на заводе. Там все явственнее внедрялся новый, чуждый ему порядок, ощущалась какая-то чуждая ему сила — например, сила моей лапы. С тех пор как я вошел в предприятие, там многое изменилось. И Хайн отвращался от дела, которое уже не было только его. Сомневаться было нельзя — скоро он совсем уйдет на покой.
И вот в то самое время, когда Соня доставляла мне столько хлопот, так продуманно изводила меня, злобно отплясывая канкан перед моим хладнокровным выжиданием, семимильными шагами приближался и этот желанный момент. Я видел в этом подтверждение той истины, что нет в жизни такой неприятности, которую не сменяло бы что-нибудь приятное.
Но все-таки главной причиной отдаления Хайна от заводских дел была, конечно, необычайная веселость Сони и то, что она непрестанно возвращалась мыслями к Невидимому. Старику не сиделось на работе, он потерял покой. Быть может, этот человек, столь горько испытанный судьбой, уже начинал понимать, что призрак, изгнанный в ночную тьму, снова вылезает из бездны, прикрыв знакомый лик новой маской?
Хайн часто расхаживал по своему заводскому кабинету, погруженный в мрачные думы и нерешительно поглядывая на часы. Словно его приводил в ужас бег времени, словно он боролся с побуждением схватить шляпу и мчаться домой, где, может быть, как раз сейчас разразилась беда и он упустит время спастись от нее… Решившись, он начинал страшно торопиться. Тон его голоса становился сухим, выражение лица — отсутствующим.
— Какие у нас дела? Ну, вы тут — я могу уйти. Алло! Подавайте машину…
И начинал барабанить пальцами по столу.
— Как долго! Господи, как этот Иозеф возится!
Его переполняло непостижимое беспокойство.
И однажды он дождался-таки неприятности, которую так упорно призывал на свою голову. Если только это можно назвать неприятностью! Это опять была шутка, одна из многих в Сониной серии тягостных шалостей, заслуживающих только пренебрежительного пожимания плечами.
Хайн явился домой и стал разыскивать Соню — а Сони-то нигде нет.
— Соня! Соня! — звал он, охваченный недобрым предчувствием.
Прибрел сонный Филип — от нечего делать он валялся у себя на кровати и теперь доблестно старался подавить зевоту.
— Да дома, дома молодая пани, — заверил он Хайна. — Кажется, она в каморке Невидимого. Заперлась там сразу после обеда, и я не видел, чтобы она оттуда выходила. Сидит там тихо-тихо. Спит, должно быть.
Хайн в тревоге бросился наверх.
Филип ошибался — Соня не спала, она сидела за столом и о чем-то думала. Хайн еще с порога погрозил ей отеческим перстом, но она была так погружена в свои мысли, что даже не заметила, как он вошел.
— Что ты здесь делаешь? — с упреком обратился он к дочери.
— Ах, папочка, ничего! Совершенно ничего, — и она поспешно скомкала лист бумаги, лежавший перед ней.
Хайн, естественно, пожелал узнать, что это она пишет тут, в комнате давних ужасов. Он желал услышать от нее, что привело ее сюда, на место, где все навевало тяжелые и в высшей степени неприятные воспоминания. Соня отвечала уклончиво и при этом смеялась. Это, как видно, показалось Хайну уж чересчур — он вскипел. Но когда он протянул руку, чтоб завладеть ее секретом, — Соня прятала бумажку за спиной, — она подбежала к окну и яростно стала рвать бумажку па мелкие клочки.
Тогда Хайн тоном проповедника произнес:
— Не признается только тот, кому есть чего стыдиться!
— Неправда! — надулась Соня. — Я не делала ничего плохого. Я… я писала… стихи. Я писала стихи о Невидимом. Такая захватывающая тема… Не веришь? Такая необычная…
Хайн смешался, не зная, как отнестись к столь странному признанию. Он бормотал что-то насчет того, что она сама себя неразумно взвинчивает, что это опасно — нарочно доводить себя до меланхолии, совершенно не подходящей к ее положению… Соня пылко перебила его: