Она скользнула по мне отсутствующим взглядом и снова устремила его на ноты. Я стоял в дверях, глядя на нее. Этим я хотел дать ей понять, что вернулся после хлопотливого дня и мне не до таких грохочущих концертов.
Она не обращала на меня внимания. Я заметил, что на табуретке рядом с ней лежит целая груда нот. Закончив ту тетрадь, что стояла перед ней, Соня швырнула ее на табуретку, одновременно раскрыв новую. Похоже, что она, в припадке музыкальной одержимости, собирается переиграть все, что было у нее под рукой. Лоб ее был влажен от пота, щеки горели. Вид играющей Сони по какой-то неясной причине подействовал на меня очень неприятно.
Недовольный, я ушел в столовую. Кати принесла ужин. Мне бросилось в глаза, что она не улыбается. Она едва со мной поздоровалась. И, только уже выходя, остановилась в дверях, как бы вспомнив что-то, и коротко сказала, что Хайн просит меня спуститься к нему, когда я поужинаю. Больше она ничего не сказала. Я стал есть, а в Сониной комнате по-прежнему гремела эта непонятно-неистовая музыка.
И вдруг словно оборвалась. Хлопнула крышка рояля, опущенная энергичной рукой. Какая странная настала тишина! Я невольно уставился на дверь. Дверь открылась. Вошла Соня. Она улыбалась с мечтательным видом. Торопливо, большими мужскими шагами начала ходить вдоль окон — туда и обратно, туда и обратно, заложив руки за спину.
— Смело ты как-то играла! — бросил я с ледяной усмешкой.
Она не ответила. Только глянула на меня как-то тревожно и продолжала свой странный моцион. Будто спешила куда-то, куда ей еще сегодня надо было дойти. Мне стало не по себе от этой новой странности. Доедая ужин, я то и дело с беспокойством поглядывал на нее. Этот широкий пружинящий шаг что-то напоминал мне. Но что? — И я вспомнил. Маленьким мальчиком я впервые видел в нашем городишке процессию в праздник тела господня. Следом за балдахином, выпятив животы, благоговейно вышагивали в такт музыке хоругвеносцы. Их торжественный шаг поразил мое воображение. Я смастерил себе дома какое-то подобие хоругви и, распевая, стал ходить с ней вокруг верстака. Теперь Соня носила по комнате незримую хоругвь.
Что все это значит? — размышлял я. Скорее всего готовится взорваться. Бешеная музыка — это, вероятно, была только увертюра. А сейчас начнется комедия. Хоть бы это было так! Наконец-то произойдет объяснение в нашем затянувшемся споре. Я был уже по горло сыт этой нелепой, какой-то заклятой семейной жизнью. Однако мне почему-то не нравилось то, как она готовится к атаке…
— Ну, отвечай же! — резко проговорил я, желая ускорить то, чего было не миновать. — Почему ты играла так дико?
Она оглянулась на меня, но не прекратила своего хождения, которое заставляло меня нервничать. Вдобавок начала еще строптиво мотать головой — с одной стороны на другую. Это было страшно и смешно. Я уж думал, что так и не дождусь ответа, как вдруг она заговорила насмешливым, певучим голосом:
— Играла я для кого-то, да не для тебя! Не для тебя! Я играла тому, кто меня слушает. А ты никогда не слушал.
— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать, — задетый, бросил я, берясь за газеты.
Но я лгал. Малодушно лгал! Я сразу понял, что она имеет в виду. Я угадал, кто этот счастливый слушатель. Мнимое спокойствие было всего лишь обломком моего хладнокровия. Буквы в газете прыгали у меня перед глазами. Я видел себя в своей комнате с окнами, залепленными туманом, слышал свой легковесный разговор с Кати. Что я сделаю, если Соня и мне преподнесет Невидимого? Какие я выведу заключения?
А Соня постреливала в меня злобными взглядами — видно, ей было интересно, что я думаю.
— Ты никогда не слушал, как я играю, а он слушает с удовольствием. Я играю, а он молчит. Я не вижу его, но чувствую — вот его рука, он опирается на рояль. Я проиграла ему все, что у меня есть. Купи мне новые ноты!
В голове у меня поднялся вихрь. Мысли завертелись кругами, кругами… Ужасное прозрение приближалось, ширилось, пока не заслонило весь мой внутренний горизонт. Прежние, полные веры, заблуждения бледнели. И осталась под конец одна зловещая истина, распростершая нетопырьи крыла…
— Да ты хоть сядь! — в бешенстве крикнул я.
Соня остановилась, посмотрела на меня с вызывающим кокетством, почти сострадательно.
— Вот ты на меня орешь и воображаешь, что ты бог весть какой замечательный человек, а между тем ты смешон. Неужели не понимаешь, что тот, для кого я играла, — мой любовник?
— Соня, — хрипло выговорил я, заставляя себя быть спокойным, — я ведь не из тех, на кого действуют твои зловещие шуточки. Я не стану просить, чтоб ты перестала, не пугала меня. Я отлично знаю, только это и доставило бы тебе удовольствие. Но у тебя ничего не выйдет, болтай что хочешь, не верю я в твои фантазии.