— И у вас есть награды? — полюбопытствовала Соня.
Я перечислил их.
— Все эти signa laudis[4] привязывали после войны к собачьим хвостам, — презрительно заметил Феликс.
— Вы правы, — отозвался я. — Я поступил точно так же.
Макс понял, что пора выручать брата.
— Странно, — ехидно вставил он, — как это вы ухитрились заполучить все эти раны.
Я со скромным видом объяснил, что под Монте Граппо от всей моей батареи осталось одно орудие и четыре человека прислуги, а под Санто Микаэле мы, под градом снарядов, вели огонь тридцать шесть часов без передышки. Рассказывал о днях, проведенных на наблюдательном пункте в пехотных окопах, о налетах огромных черных птиц, несущих смерть — итальянских бомбардировщиков, об усеянных трупами горных дорогах, по которым мы отступали, о страшном разгроме на Пьяве[5].
Соня задумчиво опиралась подбородком на стол, рука ее теребила скатерть — так, чтобы все время касаться меня. Я знал, что эти прикосновения не случайны. Ну, сказал я себе, теперь или никогда. Я понял: наступил решающий момент.
На следующий день уже я не явился на свидание. Назавтра же Соня позвонила мне на фабрику. Я отвечал уклончиво: много работы, я устал…
— Но сегодня-то вы придете, — с какой-то робостью предположила она.
Я поколебался — совсем чуть-чуть, но эта пауза должна была дать ей понять, что я и сегодня приходить не собирался. В конце концов я сказал, что так и быть, приду, но она потребовала, чтоб я пришел не так, как я сейчас об этом сказал, а иначе. Я сделал вид, будто не понимаю. Соня понизила голос и застенчиво прошептала в трубку, что ей не хочется, чтоб я приходил неохотно.
— Господи, Соня! (Я впервые назвал ее просто по имени.) С вами мне всегда приятно встречаться!
— Да, да, — она топнула с досады, — и все-таки что-то такое случилось, отчего вам, кажется, не хочется приходить!
— Да нет, право, ничего такого нет, — ответил я тоном, каким отделываются от чересчур назойливых детей.
В трубке помолчали, потом — еле слышный шепот:
— А может… может, это из-за мальчиков?..
Теперь уж я выдержал паузу побольше.
— Да нет… — мой тон был довольно неубедительным, — этого нельзя сказать…
— Хотите, я приду сегодня без них? — сладким голоском пропела Соня.
Что ж, как ей угодно, хочет — пусть приходит одна, хочет с мальчиками, пусть и их приводит, мне это, в общем, безразлично.
— Лицемер! — вскричала она. — Это нечестно! Вы говорите не то, что думаете.
— Что вы имеете в виду?
Но Соня ничего больше не желала слушать.
— Значит, сегодня — наверняка, как всегда, в шесть! В шесть, и я приду одна, и точка!
Когда мы встретились, Соня ужасно смущалась. Она уже отвыкла быть со мной без свидетелей. Она краснела и хмурилась. Это могло быть и добрым и недобрым знаком. Она просила меня рассказать про войну.
— В прошлый раз там было так шумно, и потом — эти дураки мальчишки!
Но я рассказывать о войне не хотел.
— Понимаете, — сказал я, — это ведь только дети хвастают своим геройством. Вы любите вспоминать о страшном? Вот видите — я тоже не люблю. Война отвратительна. Лучше об этом не говорить. И по меньшей мере неделикатно радоваться тому, что ты вот жив, в то время как старые твои товарищи гниют на всех нолях сражений Европы. Вы ведь не любительница жестоких сенсаций? О войне любят говорить только те, кто не знал ее по-настоящему.
Затем, с грустной улыбкой, я стал описывать, как я, в своем покрытом славой офицерском мундире, замерзал в нетопленной студенческой комнатушке и протирал локти этого мундира об стол, а спину — об скамьи аудитории, хотя на мундире моем еще не стерлись ржавые кровяные пятна.
— Жизнь обыденна, — так я закончил. — Это только писатели романов изображают ее некоей патетической комедией. А смерть всегда только печальна.
Соня шла рядом со мной притихшая, слегка потупив голову. Потом вдруг спросила, что я против нее имею. Она уверена, мне что-то в ней не нравится. Не могу ли я сказать — что?
Да, могу, если она хочет. И я сказал ей самым легким тоном, что она еще ребенок, хотя другие в ее возрасте уже становятся женщинами. Я заметил ей, что одно дело смех, а другое — насмешка и что девушке тоже надо иметь характер.
— Разве я бесхарактерная? — удивилась она.
— О, конечно, нет, — просто вы не всегда тактичны. Но вы спросили меня, вот я и отвечаю.
Все свое недовольство она свалила на отсутствующих.
— Это все мальчики. Настраивают меня против вас. Но с ними так весело! Только, пожалуйста, не думайте, что я их люблю.
5
Речь идет о военных действиях на итальянском фронте во время первой мировой войны; в битве на реке Пьяве погибло много чехов — солдат австро-венгерской армии.