— Я бы и рада, — шутливо захныкала Соня, — да уж есть больно хочется!
— Правда, дядя, — подтвердил другой девичий голос. — У нее животик уже совсем втянулся!
«Вот как, — сказал я себе, — Кати называет Хайна дядей? Стало быть, отношения в доме куда патриархальнее, чем я думал». Я наспех сунул снятое белье в сак, повесил костюм в шкаф и рывком распахнул дверь.
— А-ах! — девушки замерли в притворном восхищении. Оно относилось к крахмальным манжетам и манишке, к черной бабочке и к тщательно зачесанным волосам.
Кати без смущения, по-дружески протянула мне руку. Смерила меня критическим взглядом. На ней было слишком короткое платье, открывавшее икры ног, и белый фартучек, украшенный на лямке кокетливым бантом. Я шутливо спросил ее, правда ли Соня была мне «верна как собака», что она утверждала в одном из своих писем, и действительно ли Кати добросовестно отговаривала ее от несчастного знакомства со мной, советуя сохранить вечную свободу? Кати смеялась. Ее губы, формой напоминавшие губы сатира, открывали мелкие, ровные зубки, а чубчик над лбом имел почти вызывающий вид. Я понял, что с этой девицей нельзя обращаться как с простой служанкой, что мне придется приноравливаться к обычаям этого дома.
Кати убежала по своим делам, и я на минуту остался наедине с Соней. Тогда я с церемонным видом вынул из кармана коробочку и надел на Сонин пальчик золотое колечко с коричневым камешком. И при этом поцеловал ей руку. Она радостно вскрикнула и подбежала ближе к свету — разглядеть подарок. Покрутив колечко на пальце, она с непритворной радостью кинулась ко мне и обняла.
— Ну как, Соня? — весело спросил я.
Она изо всех сил обхватила меня за шею и выдохнула:
— Ты!..
Я понял. Это скрепляло наш союз. Соня задумала поразить нашей короткостью и отца, и Кунца, и тетушку. Я ничего не имел против. Наоборот, был очень приятно удивлен. И наклонился к ней с таким же важным и таинственным видом:
— Значит — «ты»?
Она дважды кивнула.
И мы поцеловались очень горячо.
Хайн обеими руками жал мою руку, растроганно и торжественно произносил слова приветствия. Мы стояли в холле. Пять закрытых белых массивных дверей, похожих на алтари в праздник тела господня, словно задавали мне загадку: «А ну, отгадай, за которыми из нас ждет тебя торжественный ужин?»
Почти все комнаты виллы выходили в этот холл. Впоследствии, когда я на собственном опыте убедился в чудовищном неудобстве такого устройства, мне часто вспоминались эти первые минуты на пороге воображаемого рая.
В столовой мне представили Кунца. Это был высокий, широкоплечий старик с густыми, еще черными бровями и длинной, холеной, начинавшей седеть бородой. Я подметил, что при ходьбе он ставит ступни параллельно и двигается с медвежьей неуклюжестью. Видно, красавец педагог страдал плоскостопием. Мне тотчас бросилось в глаза, что директор школы и фабрикант как бы поменялись ролями. Если б я не знал Хайна, то принял бы Кунца за могущественного промышленника.
Он и вел себя как подлинный хозяин.
— Сердечно приветствую вас, молодой человек! — Кунц благосклонно поклонился и повел меня к креслу, в котором сидела тетка Хайна. Обращения «молодой человек» было достаточно, чтоб навсегда отвратить меня от директора.
Я очутился перед старухой, восседавшей в своем кресле словно монарх на троне. Она не соизволила произвести ни одного движения, которое можно было бы принять за приветственное. На ней было какое-то черное, ниспадающее свободными складками одеяние, придававшее еще больше достоинства ее высокой, костлявой фигуре. Лицо ее было почти квадратным, на висках лепились белые кудряшки, жесткие, как проволока. На этом лимонно-желтом лице, окруженные веером морщин, выступали огромные, темные, выпуклые глаза. Шею ее охватывала бархотка, а под нею, в маленьком вырезе, вздувался и дрожал мешок дряблой кожи, посередине которого наискось проходила пульсирующая синяя жила.
Я приложился к ее холодной руке. В другой руке она сжимала своего рода скипетр — тонкую и длинную трость, к верхнему концу которой был привязан черный муаровый бант. Бант был похож на чудовищную мрачную бабочку, насаженную на булавку.
— Добро пожаловать! — прокаркала старуха. — Так вот он какой, жених нашей Сони. Поди, поди сюда, стань-ка возле него, хочу поглядеть, как оно вам пристало, рядышком-то…
Слова эти, по-видимому, были необычайно остроумны, потому что педагог погладил свою рекламную бороду и легонько рассмеялся.
— Это моя дорогая тетя, — торжественно произнес Хайн. — Она стала мне матерью, когда я потерял свою, а позднее заменила мать и Соне. Мы, три старика, да Соня — одна семья, в которой установились довольно сложные отношения. Моего друга Кунца вы могли бы принять за гостя — и ошиблись бы. Он член нашей семьи, хотя и не живет с нами.