Он ударился в философию — а на самом деле просто хотел незаметным образом разглядеть, не попали ли осколки ему в бокал.
Прибежала Кати с совком и веником, хохоча, полезла под стол, словно кошечка, подмела осколки. С комическим выражением посмотрела на стену — пятно со стены смести было нельзя. Роза на ее груди уже завяла. А я решал вопрос — случайно или умышленно коснулась она щекой моей руки, когда была под столом?
— Надеюсь, вы не вымели счастье новобрачной? — озабоченно спросила Хермина.
То была ее вторая самостоятельная свадебная острота. Кунц разразился демонстративным смехом. Как же, надо было поддержать племянницу! Родня все-таки, а кровь — не водица!
В те времена было обычаем, чтобы новобрачные покидали свадебных гостей в полночь. Да нам и необходимо было хоть немного отдохнуть — мы уезжали рано утром. Я с нетерпением ждал этого часа, тем более что после выходки сумасшедшего вся свадьба как-то не могла прийти в себя. То и дело возникало что-то неискреннее, судорожное. Начнут старики тихую беседу о школе, о заводе, о коммерции — тотчас отзовется какая-нибудь фальшивая нотка. Кто-нибудь такое сказанет, чего не следовало бы, и все оглянутся на него, и разговор умолкнет. Никак нам было не избавиться от странных чар.
Между тем известия о сумасшедшем приходили вполне благоприятные. Он в саду. Ходит взад и вперед, потряхивая головой. Сам с собой разговаривает, но уже спокойно. Все в порядке. Для пущей безопасности на страже у двери поставили Филипа. Ему и Паржику приказали не впускать Кирилла, если он появится, и увести его. Но Кирилл не появлялся.
Донт послушался уговоров и начал довольно разумно рассказывать о какой-то выставке живописи, но, к сожалению, это никого не заинтересовало. Донт говорил об искусстве, с тоской поглядывая на лакомые куски, которые уносили, едва он к ним притронется — Тина запретила ему переедать. Все шло вполне гладко, как вдруг Хеленка опрокинула свою рюмку.
— Ай, ай! — бесстыдно захохотал Донт. — Вот у кого должна быть свадьба-то! Пролитое вино предвещает крестины!
Это было в высшей степени бестактно и ужасно не понравилось тетке. И опять никак не хотела завязываться нить разговора. Решили петь — но голоса звучали фальшиво. Феликс опьянел, отец сверлил его укоризненным взором. Я тайком посматривал на часы. Соня тоже — она становилась все молчаливее и молчаливее. А подняться с места было небезопасно: это значило развязать язык Донту.
Все-таки я наконец встал. Сначала никто не понял зачем. Потом Донт, не успевший приготовить остроту к случаю, от растерянности зааплодировал. Это вышло невероятно глупо. Мы шли к двери, все вставали, гремя стульями, и нелепо хлопали. Соня низко опустила голову — от стыда. Так началось четвертое действие — наша супружеская любовь.
Свадебный стол был накрыт на половине Хайна, на втором этаже. Брачное ложе нам было приготовлено внизу, у тетки. С одной стороны теткина спальня, с другой — комната, где поселили самоотверженного папашу Фюрста: любовь под надежной охраной стариков! Аплодисменты и шум, сопровождавшие наш уход, привлекли внимание кухарки Анны. Она выглянула было из кухонной двери, но тотчас снова закрыла ее. Все же мы успели уловить ее многозначительный взгляд, полный нечистого понимания.
Мы спустились вниз. В холле стоял наш багаж. Свет горел только на втором этаже, нижняя часть дома тонула в темноте. Темнота искажала очертания чемоданов, они казались чудовищной грудой хлама. Соня повисла у меня на руке с почти устрашающей покорностью. Я не мог говорить. У меня пересохло в горле. Соня была такая маленькая и хрупкая, губы у нее были такие красные и влажные, в глазах читалось испуганное ожидание того, что приближалось. Я сам себе казался более суровым и неумолимым, чем был на самом деле. Белая жертвенная голубица — компенсация за Кати! Сердце у меня глухо колотилось. Любить казалось мне до жестокости сладостно. Я улыбался через силу, сцепив челюсти.
Дверь маленькой комнаты, приготовленной для нас, была приоткрыта. Мы не придали этому никакого значения. До последней минуты тут что-то убирали, стелили белье, вносили цветы. Гардины были тщательно задернуты. В комнате стояла духота. Мы молча подошли к изголовью огромной старомодной кровати. Соня высвободила бессильную руку и зажгла ночник с абажуром в виде лилии. Не знаю, что именно заставило меня оглянуться. Там, где цветастая ширма загораживала большой умывальник, в напряженном ожидании стоял дядюшка Кирилл.
Я едва удержался от того, чтобы разразиться дьявольским, судорожным хохотом. А мы-то так благоговейно спускались по лестнице! И эта прельстительная темнота — специально для нас, — и цветы, которые должны были украсить нашу незабываемую первую ночь! Может, и сумасшедшего-то поставили здесь для более острого ощущения, может, его направили сюда на роль секунданта при брачном таинстве? Да, славно подшутила надо мной судьба! Мои стиснутые челюсти разжались. Предвкушение любовных утех мгновенно исчезло, уступив место злобной иронии.