— Отвернись, Петя, пожалуйста, мне надо переодеться.
Я не возражал. На сегодня я был совершенно излечен от нежной страсти.
В доме царила тишина. Все спали первым сном. Но вот зазвенел другой будильник, он разбудил в кухне разоспавшуюся Анну.
— Только, ради бога, тише! — все твердила Соня. — Как бы кто не вздумал встать вместе с нами!
Она напрасно беспокоилась.
— А глаза? Какие у меня глаза?
Глаза у нее, естественно, выглядели не ахти как, но я с кривой улыбкой принялся уверять ее, что они как раз такие, как у человека, утомленного любовью.
— Мне уже лучше, — краснея, сказала она.
Подъехал автомобиль, шофер стал перетаскивать наш багаж.
Единственный, кто провожал нас, был Хайн. Бедняга, вид у него был изрядно помятый, изо рта несло кислятиной.
— Папочка! Папочка! — красноречиво вздыхала Соня.
Он был настолько деликатен и сдержан, что не спросил, хорошо ли мы выспались.
8
ФИТИЛЬ ПОДОЖЖЕН
Дрезден сделал нас любовниками. В Лейпциге мы стали супругами.
Столько уже наговорено и написано о блаженстве свадебных путешествий, о счастье медовых месяцев, что всякий сколько-нибудь разумный человек, отправляющийся в путь за фата-морганой, готовится к разочарованиям. Что же сказать обо мне! Я и не мечтал о счастье, ибо не был очарован. И не мог разочароваться, потому что ничего не ждал. У меня даже не было больше причин разыгрывать какую-то комедию. Своей цели я достиг. И мог теперь спокойно отдохнуть от трудов самоотречения. Раздосадованный свадебным фарсом, я был склонен скорее к суровой прямолинейности, чем к снисходительным улыбкам. К вздыхающей, заплаканной девице, сидевшей рядом со мной в купе, я испытывал больше отвращения, чем сострадания. И все же время, проведенное нами в чужой стране, словно чудом, оказалось приятным.
Я выражаюсь осторожно, стесняясь употреблять напыщенные слова. Но если бы я захотел, то мог бы рассказать куда затейливее. Я, кажется, уже упоминал о том, что никогда не знал никаких наслаждений. Быть может, именно поэтому я поддался чувству новизны, обнаружив, что обладаю приятной, готовой к любовным утехам, женщиной. Нежное, покорное девичье тело, которое я познавал, которым овладевал, привкус блаженства, чей источник где-то вне человека, неистовая страстность крови — произнесем наконец слово любовь — ибо разве важно, что кроется под этой маской? Другие, до меня, рассказали об этом в сто pas лучше. Было бы смешно, если б именно я стал вдруг придумывать новые выражения и воспевать это состояние. Оставим это. Надеюсь, меня и так поняли. Кати была далеко. Невидимый был далеко. Все ходульное, мещанское, смешное, что так угнетало нас в доме Хайна, мы оставили позади. Мы были одни. Мы могли позволить себе роскошь бездумной влюбленности. Нужно ли стыдиться простого человеческого признания? Счастлив? — Что ж, пусть так: Петр Швайцар — быть может — был счастлив любовью своей жены.
В туристском костюме, который я надел впервые в жизни, я казался себе безмерно могучим и сильным. Удивительное дело, как преобразует человека хорошая одежда. В парках благоухали кусты, мраморные статуи светились среди зелени. Мы гуляли по зоологическому саду. Бродили в живом лабиринте подстриженных деревьев в японском саду саксонских королей, сидели на ступеньках причала, глядя на мирно колышущуюся гладь Эльбы. Из птичьего заповедника к нам долетал щебет и пенье птиц, сливающиеся в неописуемо звенящий сумбур. По канатной дороге мы поднялись высоко над городом и, перегибаясь через перила, любовались панорамой крыш, утопавших в зелени у наших ног.
Я не так восторгался картинной галереей, как Соня, но готов был разделять ее радость. Далекий от того, чтобы заинтересоваться фарфоровыми шедеврами, я все же с удовольствием сопровождал ее по выставкам и не жаловался на скуку. Весеннее солнце сняло чуть ли не сиянием любви — я был пронизан его лучами. Вечером, в гостинице, за мирным, интимным ужином мы читали в глазах друг у друга волнующее предвкушение ночи. Мы ласкали друг друга взглядами, словно бесплотными руками. Ночь переходила в день, день переливался в ночь. Сильный мужчина — в сущности, богатырь. Я гордился своей богатырской любовью. Я наслаждался душевным равновесием. Внутренняя удовлетворенность рождала добрые намерения.
Я говорил себе: все серое, все невыразительное — позади. Небо прояснилось. Я не вернусь более к своей угрюмой замкнутости. Соня хорошенькая, и она любит меня. Она сделала меня тем, кем я никогда не стал бы без нее. Нужно выказать ей хоть простую человеческую благодарность. Это вовсе не трудно — я справлялся с задачами и потруднее. Непростительной глупостью с моей стороны было бы снова опьянять себя голодными мечтами о Кати. Я ведь не из тех, кто пьет из всех источников. Разум свой, который до сих пор вооружал меня против Сони, я обращу против этого искушения. Вот в чем будет заключаться моя борьба на будущее. И дело моего самолюбия — не потерпеть поражения в этой борьбе. Хайн хороший человек. С ним легко поддерживать добрые отношения. И не такая уж у меня мятежная натура, чтоб без конца воевать против посредственности. Посредственность — не более чем середина, а мне ничего иного и не требуется, как именно такая спокойная середина. Всякий раз, как во мне взыграет язвительная насмешка над мещанством — я ее заглушу. Хороший укротитель властвует над своими хищниками. Чего я когда-то мечтал добиться? Богатства. Власти, которую дает богатство. Все это теперь я могу иметь. Отчасти уже и имею. Чего же еще? — Спокойного, добродетельного супружества, детей, которым я мог бы передать все, чего добьюсь своим усердием…