Леденящий холод поднимался к моей голове. Наверное, я был бледен как смерть — от ярости. Моей первой мыслью было отыскать милого дядюшку и избить его до потери сознания. Потом я сообразил, что это неразумно и бессмысленно, — не поможет ведь ни Соне, ни мне. Нет, тут нужно было сделать более серьезные выводы, чем кулачная расправа с грешником. И вдруг явилась мысль: опасному помешанному место в сумасшедшем доме!
Мысль-то была хороша, осуществить ее было труднее. Я не хозяин в доме. Во-первых, есть тут Хайн, а потом — тетушка Каролина. Но я уже снова улыбался. Затруднения — что это для Петра Швайцара? Он должен добиться своего! И наверняка добьется. Подумал я и о Соне. Бедняжка — и кто бы поверил, что инстинкт правильно ее предостерегал? Ну, теперь конец насмешкам п пренебрежению…
А пока что не стоило пугать ее еще больше. Успеет узнать о размерах опасности, когда она минует. Колебаться тоже было не к месту. Я собрал бумажки и отправился к тестю.
Я не в состоянии описать ужас, какой отразился на его лице, когда он прочитал несколько этих непристойностей. Он так смешался, что даже сначала заподозрил, будто я все это подделал. Конечно, это было смешно. Ни одним движением глаз не выдал я своего возмущения и хранил ледяное бесстрастие.
— Тут уж не советоваться надо, — сказал я. — Все ясно как день: несчастного необходимо удалить из дому. Вопрос лишь в том, как это сделать.
Хайн так и ахнул. Наступила его очередь бледнеть. Заикаясь, он предложил вызвать машину и съездить к Кунцу.
— Я не могу в таком деле обойти старого, испытанного друга. Он так благоразумен, всегда давал хорошие советы — посоветует и теперь… Будьте уверены — на его здравый, спокойный рассудок вполне можно положиться…
Я ответил, что в деле, касающемся непосредственно меня, я вовсе не намерен руководиться советами господина директора.
— Речь идет о моей жене и вашей дочери. Не будем отступать перед страшной ответственностью. Будем мужественны и решительны, а последствия понесем сами… Что касается меня, то я не буду испытывать ни малейших угрызений совести, если, спасая Соню, причиню вред вашему брату.
Он раскричался:
— Да как вы, господи, себе это представляете?! Могу ли я предпринять что-либо подобное без согласия тети?!
Тогда я предложил пойти к ней.
То была настоящая церемония. Угрюмо прошли мы с нашими бумажками через три двери, в каждую вежливо постучав — прямо парочка призраков, явившихся приглашать на бал скелетов… Ее величество приняла нас в гостиной — гордая, неприступная, подготовленная. Хайн уже осведомил ее о неприятностях в доме. Это я понял по тому, с каким видом она выслушала меня. Она вовсе не была застигнута врасплох.
Я с надлежащим выражением прочитал ей некоторые творения сумасшедшего. С чувством говорил затем о доброй, измученной девочке, преследуемой опасениями, увы, слишком оправданными. У тетушки только губы скривились в иронической усмешке.
— Что вы этим, собственно, хотите сказать? — резким тоном вопросила она, когда я кончил.
Тогда я твердо изложил ей, каким я себе мыслю решение.
— Благополучие женщины, только начинающей жить, важнее удобств стареющего сумасшедшего.
— Как вы смеете так говорить?! — накинулась на меня старуха.
Я ответил, что и представить себе не могу, чтоб она не согласилась со мной.
— Вот как? — насмешливо протянула она. — А ты что скажешь, Хуго?
— Я?.. Да, тетя, уж теперь-то… хоть мне и очень больно, должен признать — другого выхода я не вижу… — пролепетал Хайн.
Вот теперь-то старуха и взвилась.
— Ах, вот оно что! Так, стало быть, обстоит дело!
И пошла: опасный сумасшедший мигом превратился у нее в несчастного, которого мы преследуем. Она упомянула библейское слово: благодать. Тихое, безобидное создание… Все, что он написал, — просто детский лепет. Пустая болтовня…
Хайн притих. Вести спор он трусливо предоставил мне. Его только на то и хватило, что он вообще позволил мне, на свой страх и риск, выдерживать борьбу с разъяренной старухой.