Какъ только все это было разложено, незнакомецъ сейчасъ же подошелъ къ окну и принялся за работу, нисколько не заботясь о разбросанной всюду соломѣ, потухшемъ каминѣ, оставшемся па дворѣ ящикѣ съ книгами, чемоданахъ и прочемъ багажѣ, отправленномъ наверхъ.
Когда мистрсссъ Галль принесла ему обѣдать, онъ былъ уже такъ погруженъ въ занятія, что сначала и не замѣтилъ ея. Она смела солому и съ нѣкоторымъ ожесточеніемъ, которое объяснялось состояніемъ пола, поставила на столъ подносъ съ посудой. Тутъ только незнакомецъ слегка повернулъ къ ней голову и тотчасъ опять отвернулся, но она успѣла замѣтить, что очковъ на немъ не было, — они лежали на столѣ рядомъ и ей показалось, что глазныя впадины у него удивительно какія глубокія. Онъ тотчасъ надѣлъ очки и повернулся къ ней лицомъ.
Мистрессъ Галль только-что хотѣла пожаловаться на заваленный соломой полъ, но незнакомецъ предупредилъ ее.
— Прошу васъ не входить не постучавшись, — сказалъ онъ тономъ неестественнаго раздраженія, по видимому, особенно ему свойственнаго.
— Я стучалась… да должно быть…
— Можетъ быть, вы и стучались, но въ моихъ изслѣдованіяхъ, въ моихъ чрезвычайно важныхъ и необходимыхъ изслѣдованіяхъ, малѣйшій перерывъ, скриръ двери… Я долженъ просить васъ…
— Конечно, сэръ. Вы вѣдь можете запирать двери, если вамъ угодно. Во всякое время.
— Это мысль хорошая.
— А солома-то, сэръ. Если осмѣлюсь замѣтить…
— Не зачѣмъ. Если солома вамъ мѣшаетъ, поставьте ее въ счетъ.
И онъ пробормоталъ про себя что-то очень похожее на ругательство.
Стоя противъ мистрессъ Галль съ вызывающимъ и сдержанно разъяреннымъ видомъ, съ пузырькомъ въ одной рукѣ и пробирной трубкой въ другой, незнакомецъ производилъ такое странное впечатлѣніе, что мистрессъ Галль просто испугалась. Но это была женщина рѣшительная.
— Въ такомъ случаѣ я бы желала знать, сэръ, что вы считаете…
— Шиллингъ, поставьте шиллингъ. Шиллинга довольно?
— Будь по вашему, — сказала мистрессъ Галль, развертывая и разстилая на столѣ скатерть. Если вамъ такъ удобно, то, конечно…
Незнакомецъ отвернулся и сѣлъ, закрывшись воротникомъ пальто.
До самыхъ сумерекъ проработалъ онъ взаперти и, по свидѣтельству мистриссъ Галль, большею частью, совершенно беззвучно. Но одинъ разъ послышался будто толчокъ, зазвенѣли бутылки, точно пошатнулся столъ, потомъ задребезжало стекло посуды, которую бѣшено швыряли объ полъ, и заходили взадъ и впередъ по комнатѣ быстрые шаги.
Боясь, что что-нибудь не благополучно, и мистрессъ Галль подошла къ двери и стала прислушиваться, но постучать не рѣшилась,
— Не могу продолжать, — говорилъ онъ, какъ въ бреду, не могу продолжать! Триста тысячъ! Четыреста тысячъ! Какое громадное количество! Обмануть! На это можетъ уйти вся моя жизнь. Терпѣніе… Ну его, терпѣніе! Дуракъ, дуракъ!
Изъ буфета донесся стукъ гвоздей по каменному полу, и мистрессъ Галль очень неохотно удалилась, не дослушавъ конца монолога. Когда она пришла назадъ, въ комнатѣ было снова тихо; только поскрипывало иногда кресло да звякала бутылка. Все было кончено; незнакомецъ снова принялся за работу.
Въ сумерки, когда она принесла ему чай, она увидѣла въ углу, подъ зеркаломъ, кучу битаго стекла и кое-какъ вытертое золотистое пятно на полу. Она указала на нихъ незнакомцу.
— Поставьте въ счетъ! — рявкнулъ онъ. Ради самого Бога, не приставайте ко мнѣ! Если что-нибудь окажется испорченнымъ; поставьте въ счетъ.
И онъ продолжалъ отмѣчать что-то въ лежавшей передъ нимъ тетрадкѣ.
— Я имѣю тебѣ кое-что сообщить, — сказалъ Фиренсайдъ таинственно.
Дѣло было подъ вечеръ, и пріятели сидѣли въ маленькой айпингской распивочной.
— Ну? — спросилъ Тедди Генфрей.
— Насчетъ этого молодца, о которомъ ты все толкуешь, того самаго, что укусила моя собака. Ну-съ, такъ вотъ что: молодецъ-то черный по крайней мѣрѣ ноги. Я видѣлъ въ дыру на панталонахъ и въ дыру на перчаткѣ. Поглядѣлъ, — думалъ, тамъ будетъ просвѣчивать этакое, въ родѣ какъ розовое. Ахъ нѣтъ, ничуть не бывало, чернота одна. Говорю тебѣ, онъ черный, вотъ какъ моя шляпа.