«Примите пятьдесят кусков сукна номер семь», — читал он.
— К черту купцов!
«Крошка Коко очень доволен своим паяцем…» — продолжал он.
— К черту детей с их игрушками!
Но он мог сколько угодно поминать черта и все-таки не находил ничего, что бы касалось его смертельного врага. Наконец, взяв в руки последний сверток, но не сразу развернул его.
— К чему? — бормотал он. — Нет, прочту, — решил он, призвав на помощь всю свою волю. — Надо дело доделать до конца!
Один метр, другой, четыре метра ленты прошло уже перед глазами Оллсмайна, его лицо выражало утомление и скуку. Но вдруг молния сверкнула в его глаза. Он вскочил и вслух прочитал так взволновавший его разговор:
— Соедините номер 157—22.
— Готово, месье, 157—22.
— Вы, Гуди?
— Да, Фэрноз.
— Исполнены ли приказания Капитана Тройного?
— Да. А как он поживает?
— Вероятно, хорошо. Он отправился на золотые россыпи в пустыне Сэнди, что около Бримстонских гор.
— Далековато.
— Не очень. Морем до устья Шэма, потом вверх по реке и через три дня он будет у «Трех Стрел».
— И там возьмет свидетеля…
— Который будет очень неприятен господину Все-Моё.
— Прекрасно. Нового ничего?
— Ничего.
— До свидания, Фэрноз.
— До свидания, Гуди!
С минуту еще Оллсмайн стоял неподвижно, обдумывая, что предпринять в связи с этим открытием. Он не сомневался. Господин Тройной и господин Все-Моё, о которых говорили невидимые собеседники, это были Триплекс и он сам. Все эти псевдонимы были очень прозрачными. Это же простой перевод с латинского имени Триплекс и английского Оллсмайн.[6]
— Puff over! — вскричал начальник полиции. — Теперь он у меня в руках!
И, схватив шляпу, он отправился к Лавареду, которого и нашел в общей зале, занятым чтением газет. Подойдя к Арману, он дотронулся до его плеча:
— Сэр Лаваред.
Парижанин поднял голову:
— А, это вы, сэр Оллсмайн?
— Да, это я.
— Чему я обязан таким приятным посещением?
— У меня есть к вам серьезное дело.
— Серьезное? А между тем вы смеетесь.
— Это только доказывает, что дело серьезное, и даже важное.
Арман промолчал, но его лицо выразило крайнее любопытство.
— Послушайте, вы путешественник? — спросил его Оллсмайн, не отвечая на немой вопрос своего собеседника.
— Если не по ремеслу, то в силу обстоятельств.
— Вас не пугает перспектива уехать на месяц?
— Нет, но…
— Угодно вам объявить завтра утром, что вы едете в Новую Зеландию?
Лаваред подскочил на стуле.
— Куда? В Новую Зеландию?
— Прежде всего, дайте слово, что вы никому не скажете ничего другого.
— Я готов дать вам слово, но…
— Будьте покойны. Вы имеете основание думать, что ваш кузен находится в Новой Зеландии и едете туда, я вас сопровождаю. Вот и все.
— Хорошо, это предлог, а где же истина?
— Я знаю, где находится корсар Триплекс.
— Каким образом? — вскричал Лаваред.
— От вас.
— От меня?
— Да, сегодня утром.
— А, понимаю, из разговора по телефону.
— Именно. Теперь вы согласны?
— С удовольствием. К тому же мне ужасно надоело сидеть без дела. Я даже не прочь повстречаться лицом к лицу с корсаром. Жить среди тайн, не умея их объяснить, — это невыносимо для журналиста.
— Итак, вы согласны?
— Вполне.
— В таком случае я зайду за вами вечером. — И с этими словами он так потряс руку Лавареда, что едва не вывихнул ее тому из плеча.
— Сэр Лаваред! — крикнул он, уходя. — Мы еще посмеемся!
Когда Лаваред сообщил своим спутницам о том, что было условлено между ним и Оллсмайном, они обе восстали. Как! Он едет искать Робера, но едет один, без них? Они его никогда не пустят. В тягость ему они не будут, ибо слишком привыкли путешествовать. Одно из двух: или они едут все вместе, или он не поедет совсем.
В конце концов Лавареду пришлось уступить им. Он отправился к Оллсмайну и передал ему категорическое требование своих спутниц. К его удивлению, Оллсмайн высказал только удовольствие, объявив, что ему будет приятно путешествовать в столь милом обществе и подтвердил, что сегодня же вечером явится за ними. Когда Лаваред ушел, Оллсмайн призвал Джеймса, рассказав ему о просьбе Лавареда поехать с ним в Новую Зеландию, передал ему управление полицией на время своего отсутствия и особенно рекомендовал наблюдать за леди Джоан.
— Бедная женщина меня положительно беспокоит, — сказал он лицемерно. — Отвратительные выходки Триплекса оказали роковое воздействие на ее рассудок. Прошу вас смотреть за нею, как за ребенком.