Так, Орден иллюминати отказывался от христианства, защищал чувственные удовольствия, верил в уничтожение монархий и называл патриотизм и лояльность ограниченными предубеждениями, несовместимыми с всемирной благотворительностью. Кроме того, они считали всех правителей узурпаторами и тиранами, и все привилегированные классы их соучастниками; они хотели отменить законы, которые защищали собственность, накопленную длительно и успешно работающей промышленностью и не допустить в будущем любое такое накопление; они намеревались установить всемирную свободу и равенство, неотъемлемые права человека, и в качестве подготовки ко всему этому они намеревались выкорчевать всю религию и обычную этику, и даже сломать порядок обычной жизни, уничтожив почитание брачных союзов и забрав воспитание детей из рук родителей”[542].
Это были как раз те принципы, которые породили события во Франции в 1793 и 1794 гг., а метод, благодаря которому этот план был непосредственно воплощен, можно отнести к влиянию Вейсгаупта. Среди иллюминатов, говорит Робисон, “ничто так часто не обсуждалось, как уместность использования, во имя благих целей, средств, которые злые люди используют для злых целей; и это преподносилось так, что блага, возникшие в конечном результате, оправдывали используемые средства, и что мудрость и добродетель заключаются главным образом в определении этого баланса. Это вызывало серьезные опасения, поскольку было очевидно, что ни у кого не возникло бы угрызений совести, если бы оказалось, что орден воспользуется этим, потому что величайшей целью ордена было завладеть властью в любом случае”[543].
Именно эта доктрина дает ключ к пониманию направленности деятельности ведущих революционеров Франции и которая, как мы увидим позже, привела к господству террора.
Квентин Крофорд, друг Марии Антуанетты, в своем письме к Питту в 1794 г. отмечал: “Есть большое сходство принципов из тех, что нам известны, между иллюминати и ранними якобинцами, и я убежден, что семена этих многих экстравагантных и дьявольских доктрин, распространяемых с таким беспрецедентным изобилием во всех очагах Франции, привнесены из Германии. Ложи немецких Вольных каменщиков и иллюминати были, таким образом, источниками, откуда появлялись все эти анархические планы, которые в итоге завершились террором, и именно на знаменитой встрече масонов во Франкфурте–на–Майне, за три года до Французской революции, планировалось убийство Луи XVI и шведского короля Густава III”[544].
Но кто же делал непосредственно революцию, кто был исполнителем? Об этом очень красноречиво пишет Неста Вебстер: “К весне 1789 г. население Парижа разделилось на две большие группы, подверженные эмоциям — надежде и страху. Надежда основывалась на неоправданных перспективах Генерального совета, который намерен был возродить королевство, страх исходил из паники о надвигающемся голоде и присутствия среди них таинственных незнакомцев.
Огромная благотворительная деятельность короля, дворянства и духовенства способствовала привлечению толп голодных крестьян в Париж, где они трудоустраивались за средства короля на холмах Монмартра, и скоро стали добычей орлеанистских лидеров, которые завербовывали многих из них к себе на службу с целью восстания. Но даже это огромное пополнение преступного мира Парижа было незначительным меньшинством среди законопослушных граждан, и тогда лидеры изобрели новые меры. К концу апреля мирные граждане с ужасом увидели банды оборванных людей ужасного вида, вооруженных толстыми дубинами, проникающих сквозь заслоны в город. Этот зловещий контингент не следует, как пытаются нас уверить некоторые историки, путать с предыдущими толпами крестьян — “это были ни рабочие и ни крестьяне, — говорит Мадам Виже ле Бран, — казалось, что их нельзя отнести ни к какому классу, как только к бандитам, столь ужасающими были их лица”. А Монтюи добавляет, что это делалось преднамеренно — “их проинструктировали искажать свои лица так, чтобы они стали объектом ужаса для всех парижан”. Другие современники, чьи суждения точно совпадают с предшествующими, добавляют, что эти люди были “иностранцами… они говорили на странном языке”. Буйе заявляет, что “это были бандиты с юга Франции и Италии”, в то время как Мармонтель описывает их как “марсельцев”… Грабители и убийцы, жаждущие крови и добычи, смешивавшиеся с массами, вдохновляли их своей свирепостью”[545].
542
Nesta Н. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd. — 1922. — P 14.
544
Nesta H. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd., 1922. — P. 23.
545
Nesta H. Webster. The French Revolution. A Study in Democracy. London. Constable and Company Ltd, 1922. — P. 24, 25.