Что во Франции или Норвегии захватчики держались по-другому, чем в Польше или Советском Союзе, понятно. Тем не менее оккупация — всегда оккупация, и автор находит краски, чтобы читатель хорошенько прочувствовал и горький вкус поражения у французов, и синдром хозяев у победителей. То и другое сливаются в «новом порядке», принесенном немцами, который Шют поворачивает к читателю то трагической, то фарсовой стороной. Вот, к примеру, страшноватый по смыслу образчик фашистской пропагандистской демагогии, вложенный в уста немецкому офицеру: «Вы должны благодарить не меня, мой друг... Не меня, а Германию. Мы, немцы, принесли вам мир, чистоту и порядок, и это есть истинное счастье. Больше не будет войны, больше вы не будете скитаться. Мы, немцы,— ваши друзья... То, что Германия сделала для этого мальчика, она сделает для всей Франции, для всей Европы. Наступил новый порядок».
Жутковато; однако в контексте эти славословия порабощению звучат комично: во-первых, Германия не сделала для мальчика ничего особенного — в военном лазарете его помыли, подстригли и смазали ссадины; во-вторых, выданную ему новую одежду немцы наглым манером изъяли из французской лавки, причем об этом знают и слушающий, и говорящий, но офицер не догадывается, что англичанин был свидетелем мародерства.
Роман Шюта не просто, вернее — не только антивоенная книга. Морально-философская позиция автора здесь далеко неоднозначна. С одной стороны, он солидарен, как можно заключить из сюжета, с патриотической позицией, которую облекает в слова девушка-француженка, невеста убитого летчика — сына Хоуарда: «Каждый человек — или француз, или англичанин... Нельзя быть сразу и тем и другим. Когда родина в беде, надо оставаться на родине и помогать ей, чем только можешь». Шют безоговорочно выступает за сопротивление и, как подсказывает его другой военный роман, «Совершенно секретно», готов оправдать уничтожение супостата любыми средствами, коль скоро это поведет к торжеству справедливого дела.
С другой стороны, патриотизм включен автором в более широкую систему общечеловеческих ценностей и, нетрудно заметить, занимает в ней подчиненное место; есть вещи и поважнее, например, свобода и жизнь человека. В изображении Шюта тяготы оккупации оттеняют, резче прорисовывают незыблемость и непререкаемость древних заветов веры, надежды, любви, олицетворением которых выступают дети. Утверждение человечности вопреки всему, рождающуюся из перипетий сюжета мысль о том, что жизнь одного отдельного человека так же свята, как существование всего человечества, можно, очевидно, назвать главным философским итогом «Крысолова».
Среди иллюзий, с которыми расстается герой романа, одной из первых гибнет такая: все плохое, страшное, гибельное, что случается в мире, происходит где-то там и с другими, здесь и со мной этого быть не может. В подтексте книги проводится идея сопричастности судьбы одного человека судьбам человечества в целом. С особой силой тема неделимости цивилизованной вселенной, Земли как обжитого человеком космического дома звучит в самом знаменитом романе Невила Шюта — «На берегу».
Это книга о вымирании человечества после третьей мировой, она же первая ядерная, войны.
Американский режиссер Стенли Крамер в 1959 году выпустил фильм, снятый по этому произведению. Невила Шюта картина в восторг не привела (ряд сюжетных лийий романа претерпел в ней изменения), однако собрала толпы зрителей во многих странах. Торжественная премьера ленты, которая трактовалась у нас тогда только как антивоенная, состоялась одновременно в нескольких столицах мира, в том числе в Москве, хотя картина и была запрещена для проката в Советском Союзе. В ряду многочисленных произведений-предупреждений и так называемых ядерных антиутопий «На берегу», книга и фильм, твердо занимает первое место и, видимо, будет занимать еще долго.
Роман писался задолго до трагедии Чернобыля, в ту далекую, на нынешний взгляд, эпоху, когда две противоборствующие в мире системы всерьез прикидывали, как с наибольшей «отдачей» использовать друг против друга ядерные арсеналы; когда жизнь на Земле после атомного смерча казалась вполне возможной, хотя и нелегкой, и ни ученые, ни политики еще по-настоящему не задумывались о глобальной угрозе, заключенной в самом существовании и накоплении ядерного оружия.