— Но, Себастьян, если это правда, почему ты не показывал этого?
— Разве я не сказал, что люблю Равеллу? — спросил герцог. — Я действительно слишком люблю ее, чтобы предложить ей выйти за меня. Я надеялся, что она найдет кого-нибудь подходящего, молодого человека, порядочного и уважаемого, который сделает ее счастливой.
— Если ты воображаешь, что, любя тебя так, как она любит, она может даже посмотреть на кого-нибудь еще, ты просто сумасшедший, Себастьян.
— Возможно, но не настолько сумасшедший, чтобы думать, что после тех лет, которые я жил так, как жил и создал себе определенную репутацию, я смогу сделать предложение такой врожденно чистой девушке, как Равелла.
Решительные слова герцога заставили леди Гарриэт снова заплакать, но глаза ее заблестели, когда она сказала:
— Тогда люби ее, Себастьян, потому что настоящая любовь подготовит тебя к очищению. Ищи Равеллу и скажи ей то, что сказал нам. Разве ты не понимаешь, что она разобьет свое сердце ради тебя?
Герцог бесцельно прошелся взад-вперед по комнате и повернулся к Хью Карлиону.
— Хью, — сказал он. — Ты жил здесь все эти годы, ты знаешь, какой была моя жизнь, и, может быть, лучше других в Лондоне представляешь глубины моего падения. Скажи мне, что ты думаешь, но, ради бога, скажи правду.
Хью Карлион протянул ему руку.
— Гарриэт научила меня, что любовь все преодолеет, — без колебаний ответил он.
Герцог крепко пожал его руку, затем, как бы отложив чувства ради практических мер, взял записку Равеллы у леди Гарриэт и снова прочитал.
— Она говорит, что уедет туда, где будет в безопасности, — сказал он. — Но где это может быть?
— Мы весь день ломали голову над этим вопросом, — сказала леди Гарриэт, — но у Равеллы так мало друзей. Когда ты приказал ей уйти, ты подумал, куда она может пойти и что сможет делать?
— Я был сердит, — ответил герцог. — По правде сказать, Гарриэт, я страшно ревновал. Она сказала, что была у Роксхэма, но она не сказала, кому дала другую тысячу фунтов, которую вынула из моего сейфа. Я вообразил, что это для человека, в которого она влюблена. Не важно, конечно, мне нет оправдания в том, как я обошелся с ней.
— Бедная милая девочка, как она страдала! Если бы она доверилась мне! Я видела, что она плачет, но думала, это из-за того, что она больше не наследница.
— Мне сказали об этом, когда я ехал из Ньюмаркета, — сказал герцог. — Так это правда?
— Мистер Хоторн утверждает, что нет сомнений в абсолютной законности нового завещания, — ответил Хью Карлион. — Роксхэм заезжал сегодня утром, хотел тебя видеть, но, поскольку тебя не было, сказал, что заедет завтра. Без сомнения, он хочет, как и ожидала Равелла, вернуть тысячу фунтов, которые она дала ему. Насколько счастливее был бы этот мир, если бы мы просто верили в человека!
— Правда, — горячо подтвердила леди Гарриэт. — Помнишь, Себастьян, я тебе сказала что-то в этом роде, когда была так огорчена твоим цинизмом. Как бы я хотела, чтобы ты тогда сказал мне, что любишь Равеллу. Скольких несчастий мы могли бы избежать.
— В тот момент я едва ли осмелился верить даже себе, — ответил герцог.
Она подошла к брату и положила руку ему на плечо.
— Ты был очень несчастлив, — сказала она тихо. — Молю Небо, чтобы все кончилось.
— Несчастлив! Возможно, ты права, Гарриэт. Жажда мести не делает человека счастливым, но понадобилось много времени, чтобы я понял это.
— Но месть кому? — спросила леди Гарриэт.
— Всем женщинам, — ответил герцог. — Это длинная история, моя дорогая, и я не хочу обременять тебя ею, когда мы озабочены поисками Равеллы. Достаточно сказать, что, когда я был молод и до смешного идеалист, прекрасная женщина грубо и окончательно лишила меня всех иллюзий. Я любил ее или воображал, что любил чистым сердцем, бескорыстно, как любят только в юности. Она казалась мне воплощением не только всего прекрасного, но и всего святого, что есть в отношениях между мужчиной и женщиной.
— И она обманула тебя?
Голос леди Гарриэт был нежным.
— Да, она обманула меня.
— А виделся ли ты с ней потом? — с любопытством спросила леди Гарриэт, боясь, хотя и не выражая этого словами, что эта женщина может появиться и помешать счастью Равеллы.
— Я часто видел ее. Она стала моей любовницей, тайно конечно, потому что она благородного происхождения. Она не знала, что касаться ее было для меня святотатством. Между телом и душой шла жестокая война, и я подвергал себя пыткам, овладевая ею, до тех пор, пока не убедился, что навсегда сделал себе прививку от любви. Но тогда любовь стала ненавистью. Я научился, страдая, ненавидеть любовь, смотреть на женщин как на естественных врагов мужчин, готовых своими хитростями лишать мужчин всего достойного. Каждый раз, когда я заставлял женщину полюбить меня, а потом оставлял сломанной и рыдающей, я мстил себе. Но думал, что женщине.