Минна ждёт, когда Можи, стоящий за ней, возобновит их флирт. Он не сводит с неё глаз, чья наивная голубизна потускнела под влиянием алкоголя, и не произносит ни слова, стараясь угадать под строгим платьем скользящую вниз линию плеч, бледные руки с голубыми прожилками, два маленьких трогательных выступа… Терпеливая Минна наблюдает за кружением конькобежцев. Это, по крайней мере, что-то новое, даже необыкновенное и, можно сказать, захватывающее – с каждой минутой зрелище становится всё более пленительным, и она с удивлением замечает, что клонится вперёд, словно бы подражая катающимся, которые гнутся в едином порыве, будто колоски, примятые ветром… Свет, падающий сверху, скрывает лица в тени шляп, снежными бликами отсвечивает иссечённая коньками дорожка, присыпанная ледяной пудрой. Коньки с глухим мурлыканьем скользят по льду, который скрипит, словно стекло под ножом.
Пахнет подвалом, алкоголем, сигарами… Весь каток движется в мягком ритме вальса.
Локоть Минны задевают, проходя, очень нарядные женщины: вот кого она хотела бы увидеть в кружении, чтобы развевались их перья и надувались пышные юбки… Но именно эти дамы никогда не появляются на дорожке…
– Минна, вы видели Полэр?
– Нет. Которая из них?
– На это способны только вы! Вы навсегда останетесь в моей памяти как женщина, которая не знает Полэр! Вот она, смотрите!
Два вальсирующих силуэта: один из них, меньших размеров, туго стянутый в талии, по контрасту с широкой пышной юбкой, кажется не столько женщиной, сколько вазой, внезапно возникающей благодаря вращению едва заметной латунной нити… Минна не разглядела лица актрисы – белое пятно, запрокинутое в чёрные волны волос, ни ног её – стальная молния, взмах рыбьего хвоста на солнце… но она зачарованно смотрит, пока не исчезает за другими фигурами обнявшаяся пара… На этот раз она почувствовала дуновение от взметнувшихся юбок, угадала восторг бледного запрокинутого лица…
«Значит, одного только пьянящего кружения, скорости окрылённых ног достаточно, чтобы появилось это выражение блаженства и наслаждения? Я бы тоже хотела… Если бы мне удалось научиться! Кружиться, кружиться до смерти, запрокинув лицо и закрыв глаза…»
Её пробуждает собственное имя, произнесённое вполголоса…
– Госпожа Минна, кажется, ничего вокруг не замечает, – звучит реплика Можи.
– Она думает о своём флирте, – отвечает Ирен Шолье.
– Каком флирте? – невольно спрашивает Минна. – Кого вы имеете в виду?
Ирен Шолье наклоняется через стол, обмакнув в чашки соболиные рукава; ярко накрашенные губы уже вытягиваются в неудержимом стремлении говорить, лгать, клеветать, выпытывать чужие тайны…
– Да об этом несчастнейшем мальчике, о маленьком Кудерке! Все только об этом и толкуют, моя дорогая, все знают, как вы его приняли!
Глаза Минны смеются за кружевной вуалью: «Пока что именно он принимал меня!..»
– …у него такая унылая мордашка с того дня, как вы его послали… любить кого-нибудь другого, он бродит по игорным домам и спускает своё состояние! Да что там! О вас говорили бы гораздо меньше, если бы вы просто спали друг с другом!
– Это совет? – вопрошает нежный тоненький голосок Минны.
– Совет, от меня? О, моя дорогая, не потому, что здесь находится Можи, но скажу вам откровенно – я не стала бы советовать своим подругам тратить силы на двадцатитрёхлетних жиголо! На что они пригодны? Либо задирают нос, либо клянчат деньги, либо теряют голову и угрожают самоубийствами, револьверами и прочими скандальными штучками!
Минна хмурит брови… Когда же она видела на красном ковре изящное и бездыханное тело обнажённого юноши, лежащего… Ах да! В том кошмарном сне! Она вздрагивает под своей накидкой из чернобурки, и Можи, который пожирает её глазами с благоговейной алчностью, провожает взглядом знобкое передёргивание от затылка до поясницы…
– Ну-ну, Можи, не перевозбуждайтесь! – вкрадчиво говорит Ирен. – Сегодня лёд действует на вас весьма странным образом!
– Это мой час, – шутливо парирует журналист. – Вы и представить себе не можете, на что я способен между пятью и семью!
Хохот Ирен заглушает мурлыканье коньков, прерывает экстатический дуэт прекрасной Сьюзи и андалузского скульптора – они озираются с ошеломлённым видом любовников, которых грубо разбудили. Только на лице земноводного чудовища, неподвижного, как индуистский истукан, не появилось даже и тени улыбки.
– Что до меня, – смело провозглашает Ирен, – то я скорее утренняя пташка. Тем не менее после полудня… или же вечером, очень поздно…
Можи с восхищением складывает руки:
– О, природная одарённость! Не правда ли, изобилию присуща щедрость?
Она останавливает его движением пальцев сомнительной чистоты, с лакированными ногтями:
– Подождите! Минна ничего не сказала… Минна, теперь ваша очередь. Я жду альковных признаний. Как меня раздражает, что вы сидите здесь, засунув руки в муфту!
Минна колеблется, выдвигает вперёд тонкий подбородок, стараясь придать себе детски-наивный вид:
– Я ничего об этом не знаю: я ещё слишком маленькая! Я буду говорить после всех остальных!
Она кивает в сторону испано-американской пары. Американка, прижимаясь коленом к скульптору, заявляет, не заставляя себя упрашивать:
– Для меня всё зависит от партнёра. А впрочем, любое время годится.
– Браво! – кричит Ирен. – По крайней мере вы умеете встречать лицом к лицу «сладкую смерть»!
Прекрасная Сьюзи заливается смехом, от которого морщится её свежая хищная мордочка:
– Сладкая смерть? Вовсе нет… Это скорее похоже на качели, когда взлетаешь слишком высоко, вы понимаете? И вдруг падаешь вниз с криком: «Ах!»
– Или: «Мама!»
– Молчите, господин Можи! И всё начинается снова.
– Вот как? Всё начинается снова? Приношу свои поздравления господину, который… раскачивается с вами на качелях!
Ирен Шолье размышляет, покусывая розу и глядя прямо перед собой… На её прекрасном лице Саломеи отражаются всплески каких-то обрывистых эмоций…
– А я, – произносит она, – нахожу вас всех крайне эгоистичными. Вы говорите только о собственном удовольствии, о собственных ощущениях, как если бы чувства… партнёра не имели никакого значения. Удовольствие, которое я приношу, часто превосходит моё собственное…
– Главное – это суметь его дать, – прерывает монолог Можи.
– Уймитесь, несносный! А потом, качели… нет, это совсем не то. Для меня это внезапно рассыпающийся потолок, удар гонга, рвущий уши, нечто вроде… апофеоза, которым увенчивается моя власть над миром… а потом, чёрт бы вас всех побрал! Это слишком быстро заканчивается!
Разгорячённая Ирен Шолье умолкает, и душу её переполняет, похоже, вполне искренняя печаль…
Почти опустевшая, изрезанная коньками, потерявшая блеск ледяная площадка отбрасывает на лица мертвенно-бледный свет. Длинный парень в зелёном облегающем костюме и в спортивной шапочке, натянутой на уши, режет лёд в косой посадке, словно пловец перед прыжком…
– Вот этот совсем не плох… – бормочет Ирен. – Ну, Минна, я жду ваше заключительное слово.
– Да-да, – подхватывает Можи, – вы обещали, и ваше мнение станет, если можно так выразиться, апофеозом нашего незабываемого референдума!
Минна встаёт, опустив вуаль на подбородок и чуть вытянув вперёд маленькие губки:
– О! Да ведь я ничего об этом не знаю… Вы же понимаете, у меня это было только с Антуаном.
Она сама не ожидала, что слова её вызовут такой смех, и несколько смущена… На пустом катке хохот звучит необыкновенно громко: оставшиеся ещё зрительницы поворачиваются к компании Ирен Шолье. Мужчина в облегающем костюме скользит по дорожке, подобно танцовщице, на одной ноге… В сопровождении горбатого чудовища Ирен семенит к выходу, искоса поглядывая на зелёного конькобежца: