– Вот что, Минна… Шолье хотел бы послать меня в Монте-Карло, чтобы обсудить с владельцами игорного дома затеваемую им рекламную кампанию. Сначала мне это не слишком понравилось, но мой патрон в фирме Плейлеля согласился дать мне пасхальный отпуск ещё до Пасхи. Ну вот… хочешь поехать со мной в Монте-Карло на десять-двенадцать дней?
– В Монте-Карло? Я? Но зачем?
«Если она откажется. Господи! Если она откажется, – говорит себе Антуан, – значит, кто-то удерживает её здесь, значит, для меня всё будет кончено…»
– Чтобы доставить мне большое удовольствие, – отвечает он просто.
Минна думает о своей пустой жизни, о своих пресных грехах, о Можи, который её не хочет, о маленьком Кудерке, который ничего не понимает, о тех, что придут следом, но не имеют ещё ни имени, ни лица…
– Когда мы едем, Антуан?
Он откликается не сразу, вскинув во мраке голову и борясь с подступившими слезами, с желанием издать торжествующий вопль и рухнуть к ногам Минны… Она никого не любит! Она поедет с ним, только с ним одним! Она поедет!
– Через пять или шесть дней. Ты успеешь собраться?
– Едва-едва. Там надо быть соответственно одетой… Подожди, я включу свет: ничего уже не видно… Ты больше не будешь таким скверным, Антуан?
Он ещё на мгновение удерживает её в объятиях, в темноте. Обхватив одной рукой хрупкие плечи Минны, не сжимая их слишком сильно и не удерживая, он безмолвно повторяет свою клятву дать ей счастье любой ценой, позволить взять его, где она захочет, украсть его для неё, если будет нужно…
– Девятнадцать, красное, нечёт… Игра!
– Мне выпало ещё десять франков! – восклицает Минна с восхищением. – А ты говорил, что в Монте-Карло всегда проигрывают! Антуан, я хочу перейти к другому столу.
– Зачем? Ты здесь выигрываешь…
– Сама не знаю. Меня эти переходы забавляют. Скажи, ты подождёшь меня под часами?
Антуан провожает её глазами, любуясь пышным белым платьем, тонкой талией, золотым узлом волос на затылке и розовой плетёной шляпкой… «Её это забавляет, какое счастье!»
Минна, встав за спиной крупье, вежливо произносит: «Прошу прощения, сударь», – и продвигает свою монетку на тридцать шестую клетку. Шарик начинает крутиться, затем постепенно замедляет ход и, дрогнув, останавливается:
– Ставок больше нет!
Минна изучает нагромождение роз и ирисов на чудовищной шляпке, скрывающей лицо невидимой дамы… «Ну и шляпка! Держу пари: кроме потаскухи, такую никто не надел бы…»
– Тридцать шесть, красное, чёт… Игра!
Минне выпадают очередные десять франков. Она забирает свои три монетки; почти одновременно с ней протягивает руку толстый немец, также поставивший на тридцать шесть… Но из-за зарослей висячего сада вдруг раздаётся холодный голос:
– Прошу прощения, сударь! Не трогайте эти деньги.
– Verzeihung! Diese Einlage gehört mir![7]
Дама мгновенно парирует по-немецки:
– Sie müssen nur auf ihr Spiel Acht geben. Das Goldstück gehört mir… Lassen Sie mich in Ruhe![8]
Ошеломлённый господин безмолвно взывает к заступничеству почтенной публики, но почтенная публика занята собственными заботами… Минна также не вмешивается, ибо дама в шляпке, напоминающей сад, дама, забирающая выигрыш с самоуверенным видом, выдающим нечистую совесть, – это Ирен, Ирен Шолье!
– Как? Вы, Ирен?
– Минна! Слава Богу! Вы видели? Этот бородач хотел прибрать к рукам мои луидоры! Не разговаривайте со мной, дорогая, я начала потрясающую комбинацию! Лучше смотрите, как надо постепенно увеличивать ставки…
Коротенькие ручки Ирен подгребают к себе золотые монеты, выстраивают их столбиком, оглаживают и пересчитывают. Её нос еврейского менялы нависает над засаленным блокнотом, над воровской добычей. Из-под шляпки, похожей на цветочную клумбу, сверкают на бледном лице глаза, устремлённые на золото с обожанием и угрозой, а ловкие пальцы шулера бесчинствуют на зелёном сукне…
– Не правда ли, потрясающая женщина? – шепчет кто-то на ухо Минне.
Со смятением новобрачной Минна узнаёт голос Можи. Так, значит, все собрались в Монте-Карло! Она не смеет взглянуть на журналиста и не находит что сказать. Он вытирает потный лоб, моргая от слишком яркого света. Он кажется постаревшим, в усах появились седые нити, а на толстой щеке весельчака прорезалась большая печальная складка…
– Хотите пари, – говорит он, – я знаю, что вы подумали, увидев меня!
– Нет! – возражает она живо. – Я очень рада встретиться с вами.
– Мадам слишком добра ко мне. А где же благородный супруг?
– Ждёт меня под часами…
– Вы в первый раз в Монте-Карло?
– Да… Никак не могу привыкнуть, здесь всё так необычно, так интересно! Вы не находите, господин Можи, что здесь на каждом шагу сталкиваешься с очень любопытными персонажами?
– Я сам собирался это сказать, – почтительно соглашается Можи.
Минна, которая не любит иронии, недовольно передёргивает плечами.
– Не надо смеяться надо мной! – просит она.
– Смеяться над вами? У меня и в мыслях не было ничего подобного, дитя моё!
– О чём же вы тогда думаете?
– Я думаю, что у вас на виске выбился один золотистый, почти серебряный волосок. Он изогнулся в виде вопросительного знака, и именно ему я отвечаю «да», будь то впопад или невпопад.
Она принуждённо улыбается, и между ними повисает неловкое молчание. Минне уже надоело стоять, и она избегает смотреть на Можи… Оба безмолвно вспоминают комнату с занавесками из жёлтого газа, где так легко срывались с уст откровенные, искренние слова, где мысли не прятались, представая в такой же наготе, как обнажённая Минна. Там они сказали друг другу всё…
Они печально молчат и слушают, как мелодично звенит в их душах тоненькая драгоценная нить…
– Я сегодня скучен, дитя моё, не так ли? Я вас больше не забавляю?
Она протестующе поднимает руку.
– Когда я забавляюсь, мне не бывает весело. И я могу быть довольной, не забавляясь ничем. Поверьте, – она кладёт узкую ладонь в перчатке на запястье Можи, – поверьте, что я ваш друг и что у меня нет других друзей, кроме вас… Мне нелегко признаться в этом, но ведь и дружба для меня – это так необычно! А теперь вернитесь к игре; мне пора идти.
– Идти куда?
– К Антуану. Он ждёт меня под часами.
Можи не удерживает её. Он уходит, поцеловав маленькую руку в перчатке, и Минна остаётся одна среди множества незнакомых людей, в звеняще-напряжённой тишине игорного дома…
Она вздрагивает, подумав о резком ветре, что продувает насквозь Корниш… По досадной случайности Минна и Антуан угодили в самый разгар сухой бури; колючая пыль вихрем несётся в свинцовом небе. А Средиземное море напоминает окраской серую устрицу…
Задумчивая Минна находит наконец Антуана и, взяв его под руку, выходит из казино.
Ветер расчистил небо, и по нему плывёт фиолетовая луна. Неподвижные пальмы застыли вдоль дороги, молочно-белые отели сменяются виллами цвета сливочного масла… Во всём этом ощущается прелесть светлой ночи, а ставший тёплым ветер предвещает наступление весны…
«Погода почти такая же мягкая, как в Париже», – вздыхает Антуан.
В коляске, запряжённой двумя костлявыми проворными лошадьми, Минна зябко приваливается к плечу мужа. Клячи идут рысью, и карета поднимается по дороге, ведущей к Ривьера-Палас; внезапно появляется тёмное прозрачное море… Серебряная полоска приплясывает вокруг длинного пятна света – перламутрового, как бледное рыбье брюхо…
– О! Ты видишь, Антуан?
– Вижу, дорогая. Тебе нравятся эти места?
– Нет. Но здесь красиво.
– А почему тебе не нравится?
– Не знаю. Это море, которого я никогда не видела… Из-за бесконечной воды становится так неуютно и одиноко, как нигде…
Он не смеет обнять её, погрузив пальцы в тёплый мех белой шубки, и своей робостью напоминает жениха. После того вечера, когда с сухим клацаньем револьверного затвора захлопнулась дверь спальни, он жил возле Минны на правах брата, переходя от подозрения к угрызениям, от страха – к ярости, а теперь с изумлённым восхищением думает, что был некогда мужем Минны, что распоряжался ею, словно владетельный паша, что занимался любовью, не спрашивая: «Ты хочешь меня?»