И счастливыми.
— Он в дальнем углу зала, — услышала она за спиной голос Гарри. — Справа.
Его теплое дыхание у самого ее уха показалось ей странной, вызвавшей дрожь лаской. Ей захотелось отклониться назад, чтобы ощутить тепло его тела, а потом…
Она сделала шаг вперед. Что за опасные мысли? И они явно не имеют отношения к сэру Гарри Валентайну.
— Я думаю, что вам следует подождать здесь, — сказал Гарри. — Пусть он сам подойдет к вам.
Она кивнула.
— Он вряд ли меня видит.
— Скоро он вас заметит.
Его слова почему-то прозвучали как комплимент, и ей захотелось обернуться к нему и улыбнуться. Но она этого не сделала.
— Я должна стоять рядом со своими родителями. Это было бы более прилично, чем… В общем, более прилично, чем то, что я уже сделала в этот вечер. — Она взглянула на него — на сэра Гарри Валентайна, своего нового соседа и — что было невероятным — своего нового друга. — Спасибо вам за замечательную беседу.
— Не за что. Мне она тоже понравилась.
Но этот обмен любезностями показался Оливии слишком формальным, и ей не захотелось прощаться на такой ноте. Она улыбнулась ему, но не улыбкой, предназначенной для светских бесед, а настоящей, искренней.
— Вы не будете возражать, если я снова раздвину занавески на моем окне? Когда они задернуты, у меня в спальне ужасно темно.
Он негромко рассмеялся:
— Вы будете за мной шпионить?
— Только если вы будете надевать смешные шляпы.
— У меня есть только одна, и я ношу ее по вторникам.
Каким-то образом это показалось ей идеальным способом завершить их встречу.
Она попрощалась с ним и исчезла в толпе.
Не прошло и пяти минут, как Оливия увидела своих родителей, а князь Алексей Гомаровский нашел ее.
Ей пришлось признать, что князь был необычайно привлекателен. Он был красив не очень броской славянской красотой. Глаза голубые, а цвет волос в точности такой же, как у нее, что было удивительно — у взрослого мужчины белокурые волосы встречаются не часто. Но именно этим он выделялся из толпы.
А еще — телохранителем огромного роста, сопровождавшим его повсюду. Дворцы Европы небезопасны, уже успел он сообщить ей. Человек его положения не может путешествовать без телохранителя.
Оливия стояла между отцом и матерью, наблюдая, как расступается толпа, давая дорогу князю. Он остановился прямо перед ней, щелкнув каблуками на военный манер. Он держался необыкновенно прямо, и у нее появилось странное ощущение, что даже спустя много лет, когда забудутся черты его лица, она будет помнить то, как он выглядел — прямой и величавый.
Интересно, служил ли он в армии, подумала она. Гарри служил на континенте, и от русской армии его отделяла вся Европа, не так ли?
Впрочем, это не имело значения.
Слегка склонив голову набок, князь одарил ее улыбкой, которая была не то чтобы недружелюбной, а скорее — снисходительной.
А может быть, это просто была разница в культуре нравов. Она понимала, что нельзя судить поспешно. Возможно, в России улыбаются по-другому. Даже если это не так, он все же принадлежит к царской семье. Она не могла себе представить, что князь станет раскрывать свой внутренний мир кому попало. Может быть, он на самом деле приятный человек, которого никто не понимает, и тогда он, должно быть, страшно одинок.
Ей бы такое не понравилось.
— Леди Оливия, — сказал он по-английски с еле заметным акцентом. — Я чрезвычайно рад снова вас видеть.
Она присела в реверансе, более глубоком, чем предписывалось в подобных ситуациях, но не столь глубоком, чтобы выглядеть не к месту подобострастной.
— Ваша светлость, — тихо произнесла она.
Когда она выпрямилась, он взял ее руку и прикоснулся к ней губами. Люди, стоявшие вокруг них, стали перешептываться, и Оливия почувствовала, что оказалась в центре внимания. У нее было ощущение, что все в зале сделали шаг назад, оставив вокруг них островок пустоты, чтобы иметь возможность быть свидетелями разворачивающегося перед их глазами действия.
Он медленно отпустил ее руку и пробормотал:
— Как вам, очевидно, известно, вы самая обворожительная женщина на этом балу.
— Благодарю вас, ваша светлость. Вы оказываете мне большую честь.
— Я говорю правду. Вы прекрасное видение.
Оливия улыбнулась и постаралась выглядеть прелестной статуей — такой, какой он хотел ее видеть. Она не была уверена, как именно следует ей реагировать на его комплименты, и представила себе сэра Гарри, произносящего такие напыщенные речи. Он скорее всего рассмеялся бы, даже если бы сумел выдавить из себя первые слова.
— Вы смеетесь надо мной, леди Оливия, — сказал князь.
— Помилуйте, князь. Я просто радуюсь вашим комплиментам, ваша светлость.
Если бы ее слышал Уинстон! Он бы катался по земле от смеха. И Миранда — тоже.
Но князь, видимо, ее одобрил, потому что его глаза сверкнули, и он протянул ей руку:
— Давайте прогуляемся по залу, милая. Может, мы потанцуем?
У Оливии не оставалось выбора, и она взяла его под руку. На нем был парадный мундир темно-красного цвета с четырьмя золотыми пуговицами на каждом рукаве. Сукно мундира было шершавым, и князю, наверное, было в нем жарко в душном зале. Но он, по-видимому, чувствовал себя вполне комфортно. Во всяком случае, от него исходила даже некоторая холодность, словно он присутствовал на балу для того, чтобы им восхищались, но ни в коем случае не приближались.
Он знал, что все на него смотрят, но привык к такому вниманию и, видимо, не чувствовал, как неуютно ей. Хотя она тоже привыкла к тому, что все на нее смотрят, знала, что пользуется успехом, что молодые девушки считают ее чуть ли не законодательницей в вопросах моды и стиля, однако сейчас… Сейчас это было нечто совершенно другое.
— Я наслаждался вашей английской погодой, — сказал князь.
Оливия обнаружила, что ей необходимо следить за своей походкой, чтобы идти рядом с ним. Его шаги были четко отмерены: каждый шаг в точности повторял предыдущий.
— Скажите, — добавил он, — у вас всегда так тепло в это время года?
— В этом году солнца гораздо больше, — ответила она. — А в России очень холодно?
— Да. У нас… — Он запнулся на короткое мгновение, и она заметила на его лице следы борьбы, словно он старался подобрать нужное слово. — Вы говорите по-французски? — спросил он немного раздраженно.
— Боюсь, что очень плохо.
— Как жаль, — протянул он, слегка недовольный этим препятствием в их общении. — Я владею им довольно… э…
— Свободно? — подсказала она.
— В России многие говорят по-французски. Даже чаще, чем по-русски. В определенной среде, разумеется.
Оливии это показалось интересным, но она решила, что будет невежливо как-то это комментировать.
— Вы получили мое приглашение?
— Да, получила. Принять его — для меня большая честь.
Может, это и была честь, но приглашение ей не понравилось. Как и ожидалось, ее мать настояла на том, что его следует принять, и Оливия потратила не менее трех часов на примерку нового платья. Оно должно было быть сшито из бледно-голубого шелка — того же цвета — неожиданно поняла Оливия, — как глаза князя Алексея.
Она надеялась, что он не подумает, что она нарочно выбрала этот цвет.
— Как долго вы намерены пробыть в Лондоне? — поинтересовалась она, надеясь, что ее вопрос прозвучал достаточно искренне и не выдал ее отчаяния.
— Еще не знаю. Это зависит… от многих обстоятельств.
Он, видимо, не собирался давать никакого объяснения, поэтому она улыбнулась. Не по-настоящему, так как для этого она была слишком напряжена. Но он знал ее недостаточно хорошо, чтобы распознать, что это была обычная любезная светская улыбка.
— Надеюсь, вам у нас понравится.
Он одарил ее царственным кивком, и все.
Они свернули за угол, и Оливия увидела своих родителей. Они, как и вся публика, наблюдали за ней. Пары даже перестали танцевать и начали тихо переговариваться. Их голоса были похожи на жужжание насекомых.
Господи, как же ей хотелось уехать домой. Князь, возможно, очень приятный человек. Она даже на это надеялась. Вся эта история была бы гораздо лучше, если бы он на самом деле был приятным человеком, попавшим в ловушку светских условностей и традиций. И если он действительно милый человек, она была бы совершенно счастлива познакомиться с ним поближе и поболтать, но не так — в присутствии всего высшего света, где сотни пар глаз неотступно следили за каждым их движением.