— Как прекрасно, что ты существуешь на свете. — Его голос прозвучал глухо от сдерживаемого желания. — Ты мне так нужна.
Нет, пожалуй, вот эти слова были самыми романтичными.
А потом он прошептал ей что-то на ухо. Что-то насчет ее губ и рук, жара ее тела, и ей пришлось задаться вопросом — не эти ли слова были самыми романтичными из всех.
Мужчины и прежде ее желали. Некоторые даже утверждали, что любят ее. Но сейчас… сейчас все было по-другому. В его теле, в его дыхании, в пульсе сердца была страсть. Он хотел ее. Она была ему нужна. Этого нельзя было ни выразить словами, ни объяснить. Но она это чувствовала где-то глубоко в себе.
Это чувство сделало ее слабой и одновременно сильной, потому что то, что происходило в нем, передалось ей. Ей было нужно, чтобы он был совсем близко. Она обняла его руками за шею и прижала к себе.
— Гарри, — прошептала она. Это мгновение, этот поцелуй — именно их она ждала.
И хотела.
А еще много, много чего другого.
Его руки скользнули вниз по ее спине, и, оторвав ее от стены, он стал кружить ее, пока оба они не упали на диван. Он оказался сверху — теплое, тяжелое его тело припечатало ее к подушкам. Ощущение должно было быть странным, даже пугающим. Вместо этого она воспринимала его как единственно естественное — она лежит на спине, а на ней лежит мужчина — горячий, мощный, принадлежащий ей одной.
— Оливия, — шепнул он и провел горячими губами по ее шее. Она выгнула спину и вздрогнула, когда его рот коснулся тонкой, чувствительной кожи над ключицей. А его губы уже двигались ниже и ниже к отделанному кружевом вырезу платья. В то же время его руки скользили вверх, пока не обхватили ее грудь.
Она вздрогнула в шоке. Застонав, она прошептала его имя, а потом что-то еще — неразборчивое и абсолютно лишенное всякого смысла.
— Ты такая… хорошая, — простонал он, закрыв глаза, при этом его тело сотрясалось от желания. — Такая хорошая…
И она вдруг усмехнулась. Прямо посреди этой сцены соблазнения. Ей понравилось, что он не назвал ее ни прекрасной, ни прелестной, ни ослепительной. Он настолько обезумел от страсти, что «хорошая», очевидно, оказалось самым сложным словом, которое ему пришло на ум.
— Я хочу к тебе прикасаться, — прошептал он у ее щеки. — Хочу почувствовать тебя… своей кожей.
Он начал стягивать с нее платье — сначала осторожно, а потом нетерпеливо, — пока оно не опустилось по плечам, а потом ниже, пока не обнажилась грудь.
Она не чувствовала себя распутной. Или порочной. Она почувствовала себя самой собой.
Его прерывистое дыхание было единственным звуком, хотя казалось, что воздух вокруг них трещит от разлетающихся искр, и она уже не слышала его дыхания, а ощущала его на своей коже.
А потом он начал ее целовать. От шока она чуть было не закричала — такое удовольствие доставляли ей его горячие поцелуи. Теперь она почувствовала себя порочной, вконец испорченной. Его голова была около ее груди, и все, что ей, видимо, надо было делать, — это запустить пальцы ему в волосы. При этом она не была уверена, хочет ли оттолкнуть его или привязать к себе навсегда.
Его рука скользнула по ее ноге, и вдруг…
— Что это было?
Оливия стремглав села, сбросив с себя Гарри. Раздался страшный треск — будто ломается дерево и бьется стекло, а потом они услышали чей-то вопль.
Гарри сидел на полу, пытаясь прийти в себя. Он взглянул на Оливию все еще горящими глазами, и она поняла, что ее платье куда-то съехало. Она быстро подтянула его вверх и обеими руками прикрыла свои голые плечи. Она испугалась не Гарри. Она боялась, что кто-нибудь прибежит в эту комнату.
— Что случилось? — спросила она.
— В гостиной что-то произошло, — ответил Гарри, вставая.
— Ты уверен?
Он кивнул, и ее первой мыслью было почему-то облегчение. Вторая мысль увела ее совсем в другую сторону. Если она услышала треск, значит, и другие люди в доме его слышали. И кто-нибудь, например, ее мать, прибежит вниз, чтобы узнать, что случилось. И может заглянуть в эту комнату.
И застанет свою дочь полураздетой.
На самом деле ее мать скорее всего сначала примчится в гостиную. Дверь открыта, и гостиная была первой комнатой по коридору. Но что она там увидит? Трех джентльменов, телохранителя, дворецкого, трех служанок…
Но не Оливию.
Она вскочила в панике:
— Мои волосы!
— Они на удивление в порядке, — прокомментировал он.
Она взглянула на него с недоверием.
— Нет, правда… — Казалось, что он и сам удивлен. — С ними почти… — он покрутил рукой вокруг своей головы, словно хотел что-то показать, — ничего не случилось.
Она поспешила к зеркалу над камином и встала на цыпочки.
— О Господи!
Салли превзошла сама себя. Ни одна прядочка, ни один волосок не выбились из прически, а Оливия могла бы поклясться, что Гарри распустил ее волосы.
Оливия вынула две шпильки, заколола их в других местах и отступила назад, чтобы увидеть свое отражение. Если не считать пылающих щек, она выглядела вполне респектабельно.
— Как я выгляжу? — спросила она у Гарри.
— Хорошо, — ответил он, — но Себастьян все поймет.
— Что? Как?
Гарри пожал плечом. Что-то в этом жесте было чисто мужское, словно он говорил: женщина ответит на этот вопрос, употребив множество исчерпывающих деталей, а для мужчины достаточно и одного взгляда.
— Как он поймет? — осведомилась Оливия.
— Поймет, и все тут. Но ты не беспокойся, он никому ничего не скажет.
Она опять посмотрела на себя в зеркало.
— А князь поймет, как ты думаешь?
— Для тебя это важно? — немного резко спросил Гарри.
— Мне важно… — Она хотела сказать, что ей важна ее репутация. — Ты ревнуешь?
Он взглянул на нее так, будто она немного не в своем уме:
— Конечно, ревную.
Она вздохнула:
— Правда?
— Скажи всем, что я ушел домой, — сказал он вместо ответа.
Она заморгала, будто не поняла, о чем он говорит.
— Ты же не хочешь, чтобы все узнали, чем мы здесь занимались, не так ли? — спросил он.
— Нет, — не сразу ответила она, хотя было непохоже, что она стыдится. Она и не стыдилась, а просто хотела, чтобы все, что между ними произошло, оставалось ее личным делом.
Он подошел к окну.
— Скажи им, что десять минут назад ты проводила меня домой. Можешь сказать, что у меня были дома дела.
— Ты хочешь уйти через окно?
Он уже стоял одной ногой на подоконнике.
— У тебя есть идея получше?
Может, и появилась бы, если бы он дал ей минуту на раздумья.
— Здесь довольно высоко, — предупредила она.
— Не забудь закрыть за мной окно, — сказал он и выпрыгнул.
На самом деле было не так уж и высоко. Во всяком случае, не больше, чем было до земли у Присциллы Баттеруорт, когда она висела, уцепившись за подоконник, за что ее так жестоко высмеяла Оливия.
Она хотела спросить Гарри, удачно ли он приземлился, но он уже перелезал через стену, разделявшую их участки, и, видимо, ничуть не пострадал.
Кроме того, у Оливии уже не было времени на разговоры. Она услышала, как кто-то спускается по лестнице.
Она выбежала из комнаты в коридор и оказалась в холле одновременно со своей матерью.
— Мне послышалось, что кто-то кричал, — сказала леди Радленд. — Что происходит?
— Понятия не имею. В гостиной происходит что-то вроде представления…
— Представления?
— Да, в гостиной.
— Ради Бога, о чем ты говоришь? И почему, — мать протянула руку и смахнула что-то с ее волос, — у тебя в волосах перышко?
— Не знаю. — Оливия взяла перышко, чтобы позже его рассмотреть. Оно, должно быть, выпало из обивки дивана, хотя Оливия всегда думала, что для этого надо сначала снять покрывало.
От дальнейших расспросов матери ее избавил Хантли, который появился в холле страшно взволнованный.
— Миледи, — поклонился он матери Оливии, — произошел несчастный случай.
Оливия со всех ног бросилась в гостиную. Себастьян лежал на полу, одна рука была вывернута под неестественным углом. Позади него валялась разбита ваза, осколки которой рассыпались по всей комнате. По полу разлилась большая лужа воды, в которой плавали цветы.