Он пошел за ней, а она, не переставая смеяться, вела его сквозь толпу, пока наконец они не подошли к какой-то двери в противоположном конце зала.
— Что это?
Она приложила палец к губам, призывая его помолчать. Они вышли в холл, в котором было гораздо меньше людей, чем в главном зале.
— Я кое-что обнаружила.
— Я это уже понял.
Она повела его по каким-то помещениям. Народу становилось все меньше. Наконец они вышли на совершенно пустую галерею. По одной стене шел ряд дверей, между которыми висели портреты, по другой — ряд окон.
Она остановилась перед одним окном.
— Посмотрите в окно!
Он посмотрел, но не увидел ничего необычного.
— Открыть окно? — спросил он, полагая, что это поможет понять, в чем дело.
— Да, пожалуйста.
Он открыл защелку и, подняв раму, выглянул.
За окном он увидел одни лишь деревья.
А рядом с собой — ее. Она тоже высунула голову.
— Признаться, я не понимаю, на что я должен смотреть?
— На меня, — ответила она просто. — На нас. Мы с вами вместе по одну сторону окна.
Он повернулся и посмотрел на нее. А потом… Он должен был это сделать. Он притянул ее к себе, Она не сопротивлялась. А ее улыбка говорила о том замечательном времени, которое было у них впереди.
Он наклонил голову и поцеловал ее. Его вдруг охватила дрожь, и он понял, что это был больше, чем поцелуй. В нем было нечто священное, благородное и настоящее.
— Я люблю тебя, — прошептал он. Он не собирался ей признаваться сейчас. Он хотел сказать ей об этом, когда будет делать предложение. Но чувства нахлынули на него с такой силой, что он не смог удержаться. — Я люблю тебя.
Она дотронулась до его щеки.
— Я тоже тебя люблю.
Несколько мгновений он мог лишь смотреть на нее с благоговением. А потом его захлестнуло что-то еще — нечто первобытное и неистовое, и он поцеловал ее с требовательностью человека, который должен получить то, что принадлежит ему по праву.
Острое желание пронзило его, словно расправившаяся пружина, и он почувствовал, что теряет над собой контроль.
Ему безумно хотелось прикоснуться к ее телу, к ее теплой и гладкой коже. Он хватал ее за плечи и бормотал:
— Я хочу тебя, я хочу тебя.
В какой-то момент Гарри оказался спиной к какой-то двери. Он нащупал ручку, повернул ее, дверь открылась, и они оказались внутри. Каким-то чудом им удалось остаться на ногах.
— Где мы? — вся дрожа, спросила Оливия.
Гарри закрыл дверь и запер ее.
— Мне все равно где.
Схватив Оливию, он прижал ее к себе. Ему следовало бы быть нежным и терпеливым, но он уже не мог остановиться. Впервые в жизни им двигало нечто такое, что он был не в силах контролировать, чему не мог противостоять. Весь мир сосредоточился для него в этой женщине, и он хотел показать ей — и самым существенным образом, — как он ее любит.
— Гарри, — выдохнула она, прижимаясь к нему. Сквозь платье он ощущал каждый изгиб ее тела. Он должен был — и не мог — остановиться…
Он произнес ее имя, не узнав собственного голоса.
— Я хочу тебя.
Она простонала что-то невразумительное и нашла губами мочку его уха.
— Я хочу тебя сейчас, — повторил он.
— Да, — ответила она. — Да.
Он оторвался от нее и обхватил ладонями ее лицо.
— Ты поняла, что я сказал?
Она кивнула.
Но этого было недостаточно.
— Ты понимаешь? — Желание придавало тону его голоса резкость. — Мне нужно, чтобы ты это сказала.
— Я понимаю, — прошептала она. — Я тоже тебя хочу.
Он все еще не решался разорвать ту ниточку благоразумия и приличия, которая удерживала его. Он знал, что готов посвятить ей свою жизнь, но он пока не поклялся в этом перед алтарем в присутствии ее семьи. Но Бог свидетель, если она захочет остановить его, ей придется сделать это сейчас.
Она замерла. Ему показалось, что она даже перестала дышать.
Их взгляды встретились, и в ее глазах он прочел такую любовь и такое доверие, что это почти парализовало его.
Достоин ли он этого? Сможет ли он обеспечить ей безопасную жизнь, сделать ее счастливой, и чтобы она каждое мгновение каждого дня чувствовала, как сильно он ее любит?
Она улыбнулась.
— Ты собираешься просить меня выйти за тебя замуж, не так ли? — спросила она.
Он испытал настоящий шок.
— Я…
Но она закрыла ладонью его рот:
— Ничего не говори. Просто кивни, если я права.
Он кивнул.
— Не делай мне предложение сейчас, — сказала она с таким видом, будто она была богиня и все смертные, окружающие ее, должны беспрекословно ей повиноваться. — Здесь не время и не место. Я хочу, чтобы ты сделал мне предложение так, как это принято в обществе.
Он опять кивнул.
— Если я буду уверена, что ты сделаешь мне предложение, я смогу вести себя таким образом…
Другого разрешения ему не потребовалось. Одной рукой удерживая ее близко от себя, другой он начал расстегивать обтянутые материей пуговицы на спине ее платья. Они легко проходили сквозь петли, так что уже через минуту платье с шорохом соскользнуло к ее ногам.
Она стояла перед ним в сорочке и корсете, белевшими в лунном свете, проникавшем в комнату через верхнюю веерообразную часть единственного окна. Она выглядела такой прекрасной, такой эфемерной и чистой, что он поймал себя на том, что сейчас следовало бы остановиться, чтобы запечатлеть в своей памяти этот образ, хотя его тело жаждало близости.
Движением плеч он сбросил сюртук, потом ослабил узел галстука. Она молча за ним наблюдала. Ее глаза блестели от возбуждения и удивления.
Он расстегнул верхние пуговицы рубашки, стянул ее через голову и положил на стул, так чтобы она не смялась.
Она тихонько рассмеялась и прикрыла рот ладонью.
— Что?
— Ты такой аккуратный, — смущенно сказала она.
Он посмотрел ей через плечо.
— По ту сторону двери находятся четыреста человек.
— Но ты собираешься погубить мою репутацию.
— Разве я не могу сделать это аккуратно?
Теперь она уже смеялась. Она подняла с пола платье:
— Тебе нетрудно будет сложить и его?
Он стиснул губы, чтобы не расхохотаться, и молча взял у нее платье.
— Если у тебя будет туго с деньгами, — сказала она, наблюдая, как он вешает платье на спинку стула, — ты всегда сможешь найти место добросовестной горничной.
Он постучал пальцем по левому виску около глаза и пробормотал:
— Ты разве не помнишь, что я дальтоник?
— О Боже. — Она стиснула ладони, изображая приличную леди. — Да, это проблема.
Он пожирал ее глазами.
— Я смог бы восполнить этот недостаток за счет исключительной преданности своей хозяйке.
— Верность и преданность всегда ценятся в слугах.
— А в мужьях? — спросил он у самых ее губ.
— В мужьях это ценится особенно высоко.
Его руки уже развязывали шнурки корсета.
— Я очень верный.
— Это хорошо.
Он потянул за шнурок, а потом просунул палец под узелок.
— Я могу сказать слово «преданность» на трех языках.
— Правда?
На самом деле ему было все равно, интересно ли ей это. Он планировал заняться с ней любовью на всех трех языках, но на первый раз он ограничится английским.
— Верность, — прошептал он и поцеловал ее, чтобы она не отвлекалась на вопросы. Он расскажет ей все, но не сейчас. Не сейчас, когда он стоит без рубашки, а ее корсет расшнурован и вот-вот упадет на пол. Не сейчас, когда он снимает с нее сорочку.
— Я люблю тебя.
Он нагнулся и поцеловал ключицу.
— Я люблю тебя.
Он переместился к изящной линии ее шеи.
— Я люблю тебя.
Он снова прошептал это, и она ощутила его горячее дыхание у себя над ухом.
Не переставая целовать ее, он лихорадочно расстегивал брюки. Он уже был в таком состоянии, что не понимал, как ему удалось так быстро снять сапоги, но уже в следующее мгновение он поднял ее на руки и отнес на диван.