— Это называется вышиванием.
Его вопрос прозвучал почти насмешливо, словно он не ожидал, что у нее вообще есть какие-либо интересы.
— И вы им занимаетесь?
— Нет. — Она всегда ненавидела вышивание. Кроме того, оно у нее плохо получалось.
— Вы играете на каком-нибудь инструменте?
— Я люблю стрелять, — резко ответила она, надеясь положить конец расспросам. Это не было полной правдой, но и ложью тоже не было. Ей нравилось стрелять.
— Женщина, которая любит оружие, — тихо произнес он.
Боже милостивый, этот вечер никогда не закончится. Она тяжело вздохнула.
— Этот вальс какой-то особенно длинный?
— Не думаю.
Что-то в его голосе насторожило ее. Она подняла глаза как раз в тот момент, когда его губы расплылись в улыбке.
— Он просто кажется вам бесконечным, потому что я вам не нравлюсь.
Это было правдой, но он не должен был этого говорить.
— У меня есть тайна, леди Оливия, — прошептал он, нагнувшись к ней настолько, насколько позволяли приличия. — Вы тоже мне не нравитесь.
Сэр Гарри не нравился Оливий спустя еще несколько дней. То, что она не говорила с ним и даже его не видела, не имело значения. Она знала, что он существует, и этого было достаточно.
Каждое утро одна из служанок заходила в ее спальню и отдергивала занавески, и каждое утро, когда служанка уходила, Оливия выскакивала из постели и задергивала их. Она не даст ему повода обвинить ее в том, что она опять за ним шпионит.
К тому же вдруг он решит шпионить за ней?
Она даже ни разу не вышла из дома после того музыкального вечера. Она притворилась, будто у нее простуда. (Это было легко сделать: она могла сослаться на то, что заразилась от Уинстона.) Не то чтобы ее беспокоило, что она сможет встретить сэра Гарри. Но разве не могло случиться так, что они будут одновременно выходить из дома? Или, наоборот, возвращаться после прогулки? Или неожиданно столкнуться на Бонд-стрит? Или на светском рауте?
К чему ей вообще с ним сталкиваться?
Гораздо важнее было избегать своих подруг. Мэри Кэдоган явилась на другой же день после концерта, потом на следующий и еще раз. Миссис Радленд наконец сказала, что пришлет ей записку, когда Оливия почувствует себя лучше.
Оливия и представить себе не могла, как она расскажет Мэри Кэдоган о своем разговоре с сэром Гарри. Достаточно того, что не проходило минуты, чтобы она о нем не вспоминала. А посвящать в это другого человека…
От этого простая простуда действительно могла превратиться в какую-то ужасную болезнь.
Она размышляла, чем же ей неприятен сэр Гарри Валентайн.
И решила, что ей не нравится его отношение к ней, поскольку он считает, что она не обладает интеллектом, думает, что она недобрая, шантажом заставил ее танцевать с ним и при этом танцует лучше ее.
Все это бесконечно раздражало.
После трех дней добровольного затворничества Оливии ужасно захотелось покинуть пределы своего дома и сада. Решив, что раннее утро — самое лучшее время для того, чтобы никого не встретить, она надела шляпку и перчатки, схватила только что доставленную утреннюю газету и направилась к своей любимой скамейке в Гайд-парке. Служанка в отличие от Оливии обожавшая вышивать шла за ней, неся корзинку с рукоделием и жалуясь на слишком ранний час.
День был великолепный — голубое небо, белые облака, легкий ветерок. Идеальная погода, и никого вокруг.
— Поторопись, Салли, — окликнула она служанку, которая плелась за ней.
— Еще так рано, — жалобно простонала Салли.
— Уже половина седьмого. — Оливия остановилась, чтобы подождать служанку.
— Это очень рано.
— Вообще-то я бы с тобой согласилась, но мне кажется, я перевернула в своей жизни новую страницу. Посмотри, как прекрасно вокруг. Светит солнышко, в воздухе слышится музыка…
— Я не слышу никакой музыки, — проворчала Салли.
— Разве ты не слышишь, как поют птицы?
Оливии не удалось разубедить Салли.
— А эта ваша новая страница… вы, наверное, не захотите перевернуть ее назад?
Оливия усмехнулась:
— Все не так плохо. Как только мы придем в парк, мы сядем на скамейку и будем наслаждаться солнцем. Я буду читать свою газету, а ты займешься своим вышиванием, и никто нам не помешает.
Если не считать, что спустя всего пятнадцать минут к ним прибежала Мэри Кэдоган.
— Твоя мать сказала, что ты здесь, — сказала она, запыхавшись. — Ты чувствуешь себя лучше?
— Ты говорила с моей матерью? — спросила Оливия, не веря, что судьба может сыграть с ней такую злую шутку.
— Она сказала, что пришлет мне записку, как только ты поправишься.
— Моя мама всегда действует удивительно быстро, — буркнула Оливия.
— Удивительно, не правда ли?
Салли немного отодвинулась, не отрывая взгляда от своего рукоделия. Мэри села поближе к Оливии и немного поерзала, пока между ее розовыми юбками и зелеными Оливии не образовалось некоторое пространство.
— Я хочу знать все, — тихим взволнованным голосом произнесла Мэри.
Оливия хотела было притвориться непонимающей, но раздумала. Зачем? Обе они знали совершенно точно, о чем речь.
— Рассказывать особенно нечего, — ответила Оливия и пошуршала газетой, пытаясь напомнить Мэри, что сама она пришла в парк, чтобы спокойно почитать. — Он узнал во мне свою соседку и пригласил на танец. Все было вполне прилично.
— А он сказал что-нибудь о своей невесте?
— Нет, конечно.
— А о Джулиане Прентисе?
— Неужели ты думаешь, что он расскажет совершено незнакомому человеку, к тому же — женщине, что подбил одному джентльмену глаз?
— Нет, — мрачно ответила Мэри. — На это нельзя было надеяться. Представляешь, я ни у кого не могу узнать подробности.
Оливия сделала вид, что все эти сплетни ей страшно наскучили.
— Ладно. — Мэри ничуть не была огорчена отсутствием интереса у подруги. — Расскажи мне про танец.
— Мэри, — простонала Оливия. Это было невежливо, но Оливия не хотела ничего рассказывать Мэри.
— Ты должна, — настаивала Мэри.
— Я уверена, что в Лондоне есть много чего гораздо более интересного, чем один очень короткий и скучный танец с сэром Гарри Валентайном.
— Вообще-то интересного мало. — Мэри пожала плечами и подавила зевок. — Мать Филомены утащила ее в Брайтон, а Энн заболела. Наверное, у нее такая же простуда, как у тебя.
Вряд ли, подумала Оливия.
— Никто не видел сэра Гарри со времени концерта, — добавила Мэри. — Он вообще нигде не появлялся.
Оливию это не удивило. Скорее всего он опять сидит за своим письменным столом и что-то строчит. Возможно даже, что на нем эта нелепая шляпа.
Она, конечно, не могла сказать наверняка, потому что не выглядывала в окно уже несколько дней. Она даже к нему не подходила. Ну может, раз шесть или восемь.
Каждый день.
— О чем же вы говорили? — настаивала Мэри. — Я видела, как шевелились твои губы.
Оливия повернулась к Мэри, вспыхнув от возмущения.
— Ты следила за моими губами?
— Ах, прощу тебя! Будто ты сама часто так не делала!
Это было не только правдой. Это было неопровержимо, поскольку она часто следила за губами именно на пару с Мэри. Но что-то надо было возразить, поэтому Оливия фыркнула и сказала:
— Я никогда не следила за твоими губами.
— Но могла бы, — уверенно сказала Мэри.
Это тоже было правдой, но признаваться в этом Оливия была не намерена.
— О чем вы разговаривали? — опять спросила Мэри.
— Ни о чем необычном, — солгала Оливия и снова зашуршала газетой — на этот раз еще громче. Она уже прочитала светскую хронику на последних страницах газеты, но хотела прочесть отчеты правительства. Она всегда их читала. Каждый день. Даже ее отец — член палаты лордов — не читал их каждый день.
— По-моему, ты сердилась, — настаивала Мэри.
«Я сейчас сержусь», — хотелось ей проворчать.
— Так ты сердилась?
Оливия сжала губы.