Селина горестно смолкла. Она исчерпала весь свой запас аргументов.
— Я уже сказал вам, что единственное, чем могу вам помочь, это снабдить вас деньгами. Дождитесь момента, когда женщина, которая держит вас в плену, удалится куда-нибудь и оставит вас одну. И тогда бегите сломя голову.
Но, давая Селине такой совет, Тивертон на самом деле понимал, что миссис Девилин не настолько глупа, чтобы оставить Селину одну, предварительно не заперев ее.
Ему было известно, что в публичных домах Лондона и Парижа женщин держат словно узниц в тюрьме и как только они попадают под власть «мадам», то лишаются всякой надежды на освобождение.
После того, что уже случилось, миссис Девилин постоянно будет начеку.
Квентин взглянул на Селину и вновь отвел глаза. Ее молодость, хрупкость, незащищенность так не сочетались с жуткой историей, с ней приключившейся. Полнейший абсурд, нелепость!
Так как девушка невольно жестикулировала, помогая своему рассказу, то забыла поддерживать покрывало, и оно чуть сползло вниз. Сквозь простую ночную сорочку Квентин Тивертон мог узреть очертания маленьких грудей, еще не до конца оформившихся.
Со внезапно вспыхнувшей злобой он подумал о том, как бесстыдно лицемерна наша так называемая цивилизация, если юные существа, и не где-нибудь, а в центре Европы, выставляются на торги и покупаются за деньги мерзкими развратниками.
Но не в его силах и возможности этому помешать.
Сам того не желая, Квентин поднялся с решительным видом.
— Я отправляюсь спать, Селина, — сказал он. — Спрячьте деньги, те, что я вам дал… и, возможно, когда вы попадете в Баден-Баден, все сложится не так уж плохо, как вам кажется.
И опять ужасом наполнились ее глаза.
— Она будет… бить меня… пока не заставит… делать то, что ей надо!
— Черт побери! — в сердцах произнес Квентин Тивертон. — Как-то вы должны освободиться от нее!
Селина молчала и только жалобно смотрела на него. И он знал, о чем она думает.
— Нет, это невозможно! — сказал он после паузы. — Как я могу явиться в Баден-Баден с пустыми карманами и с особой, которую лишь накануне увидел в первый раз в жизни! Смешно и нелепо!
Он прошелся по комнате, встал у каминной решетки и уставился в черное холодное отверстие очага.
— Я не тот человек, кто вам нужен, Селина, — сказал он. — Знаете, кто я?
— Вы тот, кто добр ко мне.
Квентин Тивертон резко повернулся:
— Я не это имел в виду. Да будет вам известно, что я игрок и этим зарабатываю на пропитание. И все в моей жизни висит на ниточке, все ненадежно, все рискованно.
— Я вам… не доставлю хлопот… Пожалуйста, возьмите меня с собой…
— С такой просьбой вам не следовало бы ко мне обращаться, — отозвался он. — Если б у меня была хоть капля здравого смысла, я бы плюнул на ваши рыдания и заткнул бы уши вместо того, чтобы приходить сюда и выражать вам сочувствие.
В волнении он принялся молча расхаживать взад-вперед по комнате. Потом воскликнул:
— Это чистейшее безумие! И вы понимаете это не хуже меня.
— Можете вы выслушать меня? — попросила Селина.
— Если у вас есть что сказать… разумное, — огрызнулся Квентин.
— Мне кажется, что это разумно.
— Ну что? Говорите!
Едва заметным движением руки Селина указала на то место на краю кровати, которое недавно занимал Тивертон. Он почти машинально откликнулся на приглашение, сел и приготовился слушать.
— Я как раз подумала, — набравшись решимости, тихо заговорила Селина, — что если вы возьмете меня с собой, то, возможно, найдете там для меня… мужа… настоящего мужа… порядочного… доброго человека.
Квентин Тивертон изумленно посмотрел на нее:
— А вы готовы идти под венец?
Она беспомощно развела руками:
— А что еще мне остается? У меня нет никаких талантов. Я ничему не обучена, кроме как вести домашнее хозяйство. Где-то должен быть человек, которого… я бы не боялась, и я стану для него… хорошей женой.
Квентин Тивертон некоторое время раздумывал.
— Предположим, это действительно выход. Я уверен, Селина, — и говорю это без всякой лести, — что обязательно найдется мужчина, и не один, кто оценит по достоинству вашу красоту и в уплату за нее предложит вам обручальное кольцо.
— Тогда, пожалуйста, разрешите мне поехать с вами!
Довольно долго он в молчании рассматривал Селину.
Было что-то возвышенное, почти неземное в ее красоте, что заставляло его сомневаться, не грезит ли он во сне, а весь их странный разговор не плод ли его воображения.
Затем Квентин произнес с нарочитой суровостью: