Пьюрити внезапно проснулась и окинула встревоженным взглядом комнату, пытаясь стряхнуть гнетущее чувство страха, навеянное ночным кошмаром. Самообладание постепенно вернулось к ней, когда она увидела знакомые обои с поблекшими голубыми цветами, туалетный столик с зеркалом и несколькими безделушками, умывальник с белым потрескавшимся кувшином и стенной шкаф, где помещался ее скудный гардероб.
Девушке вдруг пришло в голову, что у нее очень мало вещей, которые она по-настоящему ценила. Первое место среди них занимала хранящаяся в сундучке под кроватью пара сшитых вручную ботинок, которые подарил ей Стэн.
Ей никогда не приходилось видеть обуви лучше. Время от времени Пьюрити вынимала башмачки, чтобы полюбоваться, и их вид неизменно вызывал у нее улыбку: такими крошечными они казались. Девушка была уверена: Стэн не догадывается, что она все еще хранит их. Но почему-то она была не в силах с ними расстаться.
Там же лежала красная лента от коробки конфет, которую парни подарили ей на ее последний день рождения. Конфеты привезли из Сент-Луиса. Казалось, она в жизни не пробовала ничего более вкусного, ведь их преподнесли друзья.
Здесь же Пьюрити хранила револьвер в кобуре, торжественно врученный ей Стэном в ее шестнадцатый день рождения. Девушка вспомнила, что, увидев его в лавке оружейника, не в силах была оторвать от него глаз. Она даже надеяться не смела на то, что он когда-нибудь будет принадлежать ей.
Но больше всего на свете Пьюрити дорожила маленьким золотым медальоном в форме сердечка, покоившимся в ложбинке у ее груди. Она протянула к нему руку. Это было все, что осталось у нее от семьи, которую так давно унесла река.
Пьюрити попыталась воскресить в памяти уже поблекшие было образы родных, и на ее лице появилась улыбка. Ее мать, такую же светловолосую, как и Пьюрити, звали Джастин. Имя отца было Клэй. Как ни странно, все, что она помнила о матери, — это ее холодная ладонь, смахивавшая слезы с лица девочки. Пьюрити казалось, что одно ее прикосновение уносило прочь лихорадку. Что до отца, то она отчетливо могла представить только его ярко-рыжие волосы и улыбку. У него был приятный низкий голос.
Сестер же своих Пьюрити помнила хорошо. Темноволосая Онести была старшей, самой красивой и толковой из троих. Следующей по возрасту шла она сама. Младше всех в семье была Честити, с вьющимися рыжими, как у папы, локонами. Пьюрити очень хотелось иметь кудри такого же оттенка, как у Честити. Она подозревала, что Онести мечтала о том же.
Девушка привычным жестом коснулась рукой сердечка: папа подарил каждой из своих дочек по одинаковому медальону. Пьюрити вспомнила, как она гордилась этой вещицей, имевшей для нее особое значение. В памяти сохранились последние слова отца. Он сказал, что мама будет править фургоном, когда они начнут переправляться через реку, а ей не надо бояться, потому что Онести позаботится о ней и Честити. Хотя Пьюрити никогда и никому, даже Стэну, не говорила об этом, она была уверена, что в один прекрасный день медальон приведет ее к сестрам, которых она потеряла.
На глаза Пьюрити неожиданно навернулись слезы, и она не без досады смахнула их. Время для слез давно миновало. Все равно ими горю не поможешь. Став взрослой, Пьюрити нашла себе тайное утешение — когда среди ночи ее охватывала тревога, она брала в руку медальон и беседовала с сестрами. Девушка не сомневалась, что они живы, каким-то образом слышат ее голос и знают, что в эту минуту средняя сестра думает о них.
Пьюрити вздохнула. Слышат ли они ее сейчас? Как бы поступила Онести, зная, что ранчо грозит разорение и никто, кроме Пьюрити, не может выручить из беды Стэна, а у нее остается только один способ выторговать для него столь необходимое время?
Юное решительное лицо старшей сестры промелькнуло перед мысленным взором Пьюрити, и ответ стал очевидным: Онести сделала бы все, что в ее силах. И она поступит так же.
Пьюрити закрыла глаза.
«Но только не обручальное кольцо, черт побери! Ни за что на свете!» — подумала она.
Смутные воспоминания снова всплывали в мозгу покрытого испариной Бледнолицего Волка. Они сливались с яркими красками неба над головой и проблесками золотистого солнечного света. Его густые волосы прилипли ко лбу. Каждая прядь словно обжигала огнем, напоминая ему о той могущественной силе, которую он призывал к себе на помощь. Пот струился с висков, выступал каплями, как бы окутывая его пеленой влаги. Лихорадка овладела его мыслями, его плотью, и лишь дух оставался прежним…
Бледнолицый Волк открыл глаза, осматривая вершину холма, на котором сидел, — то место, куда привело его предзнаменование. Дневной свет уже померк, настала ночь. Солнце — источник жизни — опустилось обратно в подземную обитель, оставив лишь слабые отблески, тень былой мощи, чтобы озарять потемневшее небо.
Лучи серебристого света коснулись кожи Бледнолицего Волка, принеся с собой прохладу. В небе появились огни. Они мерцали, словно пытаясь рассеять тьму, но он знал, что это им не по силам. Юноша вскинул голову, ожидая новый, уже третий рассвет. В молитвенной позе он просил о просветлении. Подняв руки в молитве и вспомнив песнопения, обращенные к Великому духу, Бледнолицый Волк ожидал видений, которые до сих пор не появились.
Он снова будет ждать, будет молиться, вдыхая дым благовоний, и поститься… потому что потребность его была как никогда велика. Глубокая рана на его теле, нанесенная безжалостной рукой, уже зажила, но шрамы на душе остались. Его путь по-прежнему оставался неясным.
И тогда глазам Бледнолицего Волка предстало видение, ясно различимое на фоне ночного неба. Светловолосая женщина с очень белой кожей и ясными глазами! Он видел, как рядом с ней хлынула чья-то кровь, и почувствовал, как крик вырвался из груди, когда он пытался остановить багровую струю, но было уже слишком поздно. Кровь пролилась, и уже ничего нельзя было изменить.
Лицо женщины приблизилось, стало более отчетливым. Он узнал ее: светлые волосы, светлые глаза, светлая кожа… Враг. И он понял, что ему надо делать.
Глава 2
— Черт побери, неужели уже так поздно?
Все еще ворча себе под нос, Джек Томас бросил взгляд на горизонт. Заходящее солнце окрашивало небо в яркие золотистые и багряные тона, как обычно бывает к концу дня в северном Техасе. Однако закат оставил Джека равнодушным. Его мысли были далеки от созерцания красот природы, когда он крикнул своим спутникам:
— Ладно, парни, соберите всех остальных животных — и в путь, иначе мы потеряем половину голов в темноте прежде, чем доберемся до загона!
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы. Пройти оставалось немного. Загон находился как раз за вершиной холма, и этот перегон был последним. Наутро предстояло отделить телок и приступить к клеймению скота.
При виде ограды Джек остановился. Он облегченно вздохнул, едва приметив широкоплечую фигуру Касса. В дальнейших распоряжениях необходимости не было. Вынув засов, сын распахнул ворота загона и крикнул:
— Вы слышали босса, парни! Гоните телят сюда!
Наблюдая за Кассом, пока тот закрывал ворота, Джек внезапно ощутил усталость.
— Завтра мы можем начать клеймить телят, — раздался у него за спиной низкий голос сына. — Хорошо, что мы направляемся домой. Судя по твоему виду, ужин тебе не помешает.
Джек через силу улыбнулся.
— Я никогда не отказывался от сытной еды, и сегодняшний день не исключение. — Он пришпорил лошадь и крикнул через плечо: — Поехали! Джулия ждет нас, сегодня утром я видел, как она пекла пироги с яблоками.
Через несколько минут, поравнявшись с ним, Касс спросил:
— Что случилось, Джек? — Сын обратился к нему по имени, и это болью отозвалось в сердце.
Джек отлично помнил, когда Касс в последний раз назвал его отцом. Это произошло в тот самый день, когда он женился на Джулии. Мальчику тогда было всего восемь лет. После трагической гибели матери он озлобился и не пожелал смириться с тем, что три года спустя ее место заняла Джулия.