Даже неприятная мысль о том, что он за мной следил, не в силах остановить теплую волну, рожденную комплиментом. Марк всецело соответствует оценке Аманды и даже ее превосходит. Он успешен и принадлежит тому миру, который я взяла взаймы, но мечтаю назвать своим. О да. Всей душой стремлюсь к его одобрению и ненавижу себя за слабость. Ненавижу! Это сильное чувство, но история моей жизни делает его чертовски востребованным.
— Знания и компетентность встречаются чаще, чем истинная страсть, — продолжает Комптон, каждым звуком богатого красками голоса все глубже затягивая в омут своих чар. — В вас она присутствует, и поэтому пока мне не удается вас разгадать.
— Разгадать? — переспрашиваю я и слегка выпрямляюсь, опасаясь, что стрела может быть нацелена на мою ложь о знакомстве с Ребеккой и о сестре, которой у меня нет и никогда не было.
Он снова откидывается на спинку кресла, опирается на подлокотники, сплетает пальцы и пристально на меня смотрит.
— Почему человек, столь глубоко влюбленный в мир искусства, преподает в школе английский язык?
— А что, собственно, плохого в преподавании? — уточняю точно так же, как уточнила, получив подобный вопрос от Криса Мерита.
— Ровным счетом ничего плохого.
Ожидаю продолжения, однако Марк молчит и смотрит с таким неподдельным вниманием, что хочется пошевелиться, сменить позу.
— Мне нравится преподавание, — говорю, не выдержав молчания.
В ответ он скептически поднимает бровь.
— Правда, — настаиваю малодушно и тут же быстро, неохотно добавляю: — Но оно не составляет моей истинной страсти.
Комптон не спешит отвечать и позволяет еще немного помучиться под безжалостным взглядом.
— Итак, повторяю вопрос, — наконец произносит он. — Почему вы преподаете в школе?
На миг задумываюсь о каком-нибудь затейливом, уклончивом ответе, однако решаю, что никакие уловки здесь не пройдут. С тяжелым сердцем признаю справедливость того аргумента, который обычно стараюсь держать в укромном уголке души, чтобы как можно реже на него натыкаться. Никому еще не говорила правду, но Марку решаюсь сказать. Может быть, признание поможет мне. Может быть, мне и самой необходимо однажды произнести вслух нелегкие слова. Что делать, если никак не удается избавиться от угнетающего чувства вины?
— Потому что, — начинаю я и в смятении слышу, как дрожит мой голос, — потому что любовью к искусству счета не оплатишь.
Если Комптон и замечает мою неловкость, то виду не подает. Лицо его вновь становится непроницаемо-спокойным.
— В таком случае мое любопытство возвращается туда, где мы с вами недавно были. Почему бы не поинтересоваться предстоящей оплатой своего труда?
— В достаточной степени представляю уровень зарплат в галереях, чтобы воспринимать работу как временную и оставить ее перед началом учебного года. — Внезапно ощущаю укол раздражения. — К тому же вы ушли, и я просто не успела выяснить условия.
Марк смеется; неожиданная реакция удивляет больше, чем все, что он делал до этого.
— Да, кажется, так и было. — Веселье уступает место обычной серьезности; он смотрит таким долгим, пристальным взглядом, что я начинаю всерьез опасаться, как бы не сойти с ума. О чем думает тот, от кого на данном отрезке жизни зависит моя судьба? Что собирается сказать? Понимаю, что определяет мне цену. Говорю себе, что знаю этого человека не настолько хорошо, чтобы его суждение имело определяющее значение, однако восприятие собственной личности все же кажется чрезвычайно важным. Комптон принадлежит тому миру, частицей которого я страстно хочу стать.
— Возможно, — наконец произносит он, — ушел я потому, что не хотел дать вам шанс отказаться.
— И это говорит человек, который предпочитает отказывать сам, — парирую прежде, чем успеваю сдержаться.
Он снова смеется, выпрямляется в кресле и трет ладонью гладко выбритый подбородок.
— За словом в карман не лезете, мисс Макмиллан, не так ли?
Согласно киваю:
— Во всяком случае, сегодня.
Улыбка становится еще шире — великолепная сияющая улыбка, способная растопить лед серебристо-серых глаз.
— Давайте посмотрим, насколько это правда. Назовите трех любимых итальянских художников.
Я тоже сажусь прямо и ровно — чувствую, что настал ответственный миг. Отвечаю сразу, не задумываясь:
— Наши дни: художник и скульптор Марко Перего. Пино Даени покоряет мягкими, романтическими образами. А также Франческо Клементе — один из наиболее ярких современных мастеров трансавангарда.
Он поднимает бровь.
— Не да Винчи?
— Леонардо стоит особняком. К тому же это вполне очевидный выбор, который ничего не скажет о моих личных предпочтениях.
В серых глазах вспыхивает свет. Кажется, ответ попал в точку.
— Дэмьен Херст, — называет он имя знаменитого художника.
Это моя тема, а потому отвечаю с легкостью:
— Современный английский художник. Сейчас ему всего-то около пятидесяти, а он уже считается одним из самых востребованных работающих ныне мастеров. В целом его творчество оценивается в миллиард долларов. В 2008 году через аукционный дом «Риптайд», которым владеет ваша семья, Херст продал собрание работ под названием «Прекрасное в моей голове навсегда» — 223 картины — за 198 миллионов. Рекорд для аукциона одного художника.
Губы, на которые смотрю не отрываясь, изгибаются в улыбке, а глаза светлеют и слегка прищуриваются — теперь я точно знаю, что этот взгляд означает одобрение. Снова становится тепло, будто поступает новая энергия, и спокойно, как еще ни разу не было в обществе этого человека.
— Эрудиция и владение материалом впечатляют, мисс Макмиллан.
Улыбаюсь, даже не пытаясь скрыть гордость.
— Всегда к вашим услугам.
— Должен сказать, что уловил идею, и она мне импонирует. — Голос звучит приглушенно, вкрадчиво. — Чрезвычайно импонирует.
Внезапно в воздухе возникает напряжение, от которого сбивается дыхание. В неожиданно потемневших глазах Комптона светится почти хищная жадность. Мое тело отвечает мгновенно, не дожидаясь согласия разума, и горит от непрошеной, запретной истомы. Ужасно, что так на меня действует человек, рождающий в душе страх. Человек, опасный для меня и, видимо, еще более опасный для Ребекки.
— Простите, мистер Комптон, — раздается в дверях голос Аманды. — Вас просят к телефону.
— Запишите сообщение, — отвечает он, не отводя глаз. Несмотря на мое внутреннее противостояние, пронзительный взгляд Комптона словно гипнотизирует.
Аманда осторожно откашливается.
— Но это миссис Комптон. Хочет обсудить аукцион, который через час открывается в «Риптайде».
Миссис Комптон? Чары разрушены. Смотрю, вытаращив глаза и едва не разинув рот от изумления. Знаю, что это неприлично, но ничего не могу с собой поделать.
Марк вздыхает и недовольно поворачивается к Аманде со словами:
— Скажите, что перезвоню через пять минут.
— Миссис Комптон настаивает на немедленном разговоре.
Голос босса звучит резче:
— Перезвоню.
— Хорошо, — огорченно уступает Аманда, — сейчас передам.
Ассистентка исчезает, а строгий начальник вновь концентрирует внимание на мне.
— Миссис Комптон — моя матушка, — поясняет он, забавляясь почти в открытую. — И кстати, единственная женщина, которой позволено мной командовать. К сожалению, управление солидным аукционным домом создает для этого великолепные условия.
— О! — удивленно восклицаю я, и страх сразу отступает. — Ваша матушка? — снова улыбаюсь.
Марк, конечно, помешан на власти, но все-таки не настолько безнадежно, как я опасалась. В голосе прозвучали нотки неподдельной нежности. Он любит мать, а сыновнее чувство немало говорит о мужчине.
— Безжалостное руководство не имеет ничего общего с родственными узами, не так ли? — Понимаю, что дразню Марка, но не могу отказать себе в удовольствии.