Он просто мог забыть... Хорош он будет, если ему сейчас скажут, что ни о каком Джоне Джерарде не слышали и не к чему ему выкидывать свои дурацкие шутки - пусть лучше идет своей дорогой, пока не вызвали охрану. Но привратник ничего подобного не сказал. Услышав имя посетителя, он любезно улыбнулся: - Господин президент ждет господина Джерарда. И вот господин Джон Джерард входит в просторный, светлый вестибюль, поднимается по широкой лестнице - как все это величественно и в то же время демократически просто и строго: никаких статуй, зеркал, украшений! Сразу видно, что это не дворец вельможи, а квартира делового человека. Вот сам президент встречает его, улыбается, жмет руку и вводит в комнату. За столом, покрытым белоснежной скатертью и уставленным обеденными приборами, сидит пышная дама, мальчик лет пятнадцати и очаровательная девочка лет десяти. - Разрешите представить мою супругу, - говорит президент. - Это, моя дорогая, господин Джерард из города Медианы. Господин Джерард был так любезен, что не отказался принять мое приглашение. Господин Бурман подводит господина Джерарда к своей супруге. Та любезно улыбается и протягивает гостю руку. Гость смущен: что делать? В высшем обществе принято дамам руки целовать. Он не только знает об этом понаслышке, но и видел в иллюстрированных журналах. Нельзя показать себя невежей, но, с другой стороны, принято ли это здесь? Да, к президенту приезжают даже издалека, чтобы пожать руку, но что делать с рукой президентши? Об этом он нигде не читал. Как досадно, что он не подумал заранее, не подготовился, не посоветовался... Но ведь он ехал только к президенту и не мог же знать, что будет допущен также и к руке президентши. Под конец он все-таки решил, что целование руки было бы недемократично, и с отчаяния так тряхнул руку президентше, что с ее лица на момент сбежала улыбка. Нельзя сказать, чтобы во время обеда господин Джон Джерард чувствовал себя непринужденно, хотя и президент и президентша ухаживали за ним самым любезным образом, предлагая то одно, то другое блюдо. И Джерард отметил про себя, что обед - самый демократический, никаких изысканных блюд, право же, не богаче, чем у него в семье. И все же, как он ни старался, не чувствовал той свободы, что за кружкой пива в "Жемчужинке", и за это сам злился на себя. За десертом в комнату вошел уже знакомый Джерарду молодой секретарь президента и что-то прошептал хозяину на ухо. Президент с любезной улыбкой обратился к гостю: - Ловкий народ - уже пронюхали! Журналисты, видите ли, узнали, что вы у меня, и хотели бы нас сфотографировать. Вы не возражаете? Джерард был изумлен, потрясен. Что он за особа такая, что журналисты узнали о его визите и так жаждут запечатлеть его? Боже мой, в столовую ввалились не только журналисты! Три кинооператора крутили ручки своих аппаратов, заходя то анфас, то в профиль, то справа, то слева. Джерард должен был улыбаться, брать из протянутой президентшей вазы виноград и отправлять его в рот, потом по предложению изобретательных операторов гладил по голове мальчика и ласково трепал по щечке президентскую дочку. Затем мужчины перешли в курительную комнату, закурили сигары - и это тоже было заснято. Наконец президент изъявил желание побеседовать по душам, зачем он, собственно, и пригласил своего гостя. Журналистам было разрешено остаться ("Вы не возражаете?" - снова любезно осведомился хозяин у гостя). Джерард опять-таки был смущен: теперь он говорил для газет, то есть для всего мира. Тщательно подбирая слова, он рассказал президенту, что происходит на заводе и о чем просили передать ему, президенту, лояльные рабочие. Конечно, администрация завода, его хозяева неправы, и этим пользуются коммунисты, чтобы разжечь волнения. - Но мы, лояльные рабочие, - сказал Джерард, - не согласны с этим. Мы просим оказать нам доверие и поддержку, просим повлиять на несговорчивых промышленников, они сами не понимают, с каким огнем играют. Разгорячившись, Джерард перестал стесняться и сам остался доволен своей речью. Пожалуй, в газетах она будет выглядеть эффектно. То-то удивятся в Медиане! - Я с вами вполне согласен, - сказал президент, задумчиво глядя на струйку дыма, поднимающуюся от его сигары. - Да, согласен. Наши свободные предприниматели подчас узко эгоистичны, не понимают общих интересов и этим играют на руку коммунистам. А коммунисты - это просто агенты иностранной державы. Я рад, что наши рабочие понимают это. (Собственно, Джерард не говорил этого и сейчас, вспомнив о Томе Бейле, хотел было возразить, но, покосившись на записывающих журналистов, согласно кивнул головой.) - И я готов, - продолжал президент, - оказать рабочим поддержку и против коммунистов и против эгоистичных промышленников. Да, да, мне придется с вашей помощью жестоко побороться с промышленниками. Нельзя допустить, чтобы они ущемляли интересы рабочих. Словом, повторяю, смело рассчитывайте на мою поддержку. Хотя не буду обманывать: борьба трудна - мы живем и работаем в демократической стране и не можем урезывать демократических свобод. Свободные предприниматели действительно свободны, антидемократично было бы мешать частной инициативе. Словом, мои возможности для борьбы с промышленниками довольно ограниченны - рабочие должны понять это и проявить известное терпение и умеренность. Но прошу, господин Джерард, передать вашим товарищам, что душой я целиком на их стороне. Джерард, смутно понимая, что в споре о зарплате одной души недостаточно, хотел спросить президента, что же все-таки он намерен предпринять, но господин Бурман с таким видом погасил свою сигару, ткнув ее в пепельницу (будто точку поставил), и журналисты так решительно захлопнули свои блокноты, что гость понял: сказано все. Он уже помышлял о том, как поудобнее убраться, когда президент предложил отдохнуть после обеда. Перешли в маленькую гостиную, уселись в глубоких креслах, выпили по чашке черного кофе с бисквитом... Нечего говорить, что все это опять было запечатлено ни на шаг не отстававшими репортерами и кинооператорами. Наконец Джерард поднялся и стал откланиваться. Но президент задержал его руку в своей: - Почему вы торопитесь? - Но, господин президент, у вас дела. Я не смею... - Да, конечно, дела... Но, - президент лукаво улыбнулся, аппараты щелкнули, - разве поговорить по душам с простым человеком из народа - это не дело? Журналисты моментально раскрыли блокноты и запечатлели президентский афоризм. - Впрочем, господин Джерард, - благодушно продолжал президент, - не думайте, что государственные люди только и знают, что работают. Нет, позвольте и нам, грешным смертным, иногда отдохнуть и позабавиться. Вот, к примеру, у меня недурной кегельбан. Как вы насчет этого спорта? Проследовали в кегельбан (конечно, в сопровождении свиты журналистов). Господин президент разошелся, снял пиджак и шар за шаром посылал с таким мастерством, что кегли валились пачками, а он, как малый ребенок, заливался довольным смехом. "Боже мой, да он же совсем простой, милый человек, - думал между тем Джерард. - Вот что значит демократия! Ну разве стал бы играть с простым рабочим король? Черта с два - он и на порог не пустил бы!" Особенно умиляли Джерарда президентские подтяжки: коричневые, с голубой полоской, они были точь-в-точь такие же, как у Джерарда. Джерард тоже снял пиджак, и не только потому, что было жарко, а чтобы всем - и журналистам и всему миру - было видно, что вот простой рабочий и сам президент носят одни и те же недорогие подтяжки фирмы Конрой и Конрой. Душа Джерарда окончательно переполнилась демократическим восторгом, когда господин президент заметил, что теперь, после этой горячей игры, очень приятно бы выкупаться. Кортеж направился в зал с плавательным бассейном. Хозяин и гость облачались в полосатые красно-синие трусы, плавали, ныряли, догоняли и брызгали друг на друга, а кинооператоры бегали вокруг бассейна, разыскивая наиболее удобные для съемки позиции. И Джерард, разглядывая костлявого человека в полосатых трусах, с наивно торчащими волосками на кривых ножках, спрашивал себя: неужели это и есть президент? И когда наконец Джерард покинул гостеприимного хозяина (предварительно получив из рук президентши в подарок детям коробку шоколадных конфет), а журналисты, едва он вышел за ограду, обступили его, чтобы узнать мнение о господине президенте, то у ошеломленного медианца от избытка нахлынувших чувств нашлось всего два слова: - Свой парень! Но, черт возьми, разве можно было сказать лучше? "Свой парень" - записали двенадцать репортеров. "Свой парень" - напечатают через полчаса сотни газет. "Свой парень" - прочитают тысячи, сотни тысяч читателей и возрадуются, что они выбрали президентом "своего парня", и подумают о том, что хорошо бы выбрать "своего парня" и на новый срок. "Свой парень!" Нет, лучше не скажешь! А "свой парень" тем временем готовился к новой встрече. Он вызвал секретаря и осведомился, приготовлен ли самолет. Затем он сел в свою машину и укатил на аэродром. Через два часа, когда уже совсем смеркалось, самолет приземлился, и президент снова пересел в автомобиль. Еще через четверть часа швейцар с глубоким поклоном открыл перед господином президентом огромную дверь. Президент вступил в обширный вестибюль, увешанный картинами и портретами. Здесь его встретил седовласый господин в костюме более фантастическом, чем красивом: в коротких шелковых панталонах, белых чулках и темной бархатной куртке, украшенной многочисленными медалями и лентами. Судя по количеству регалий, это был весьма важный сановник. Но президент обратился к нему запросто: - Здравствуйте, Вильям! Принимает? - Изволят отдыхать, господин президент.. - А профессор?.. - У них сейчас посетитель... Я доложу, как только они освободятся... Извольте обождать... И дворецкий (так как это был только дворецкий) поднялся по широкой лестнице, мелодично позвякивая медалями. Господин Бурман уселся в глубокое кресло и принялся ждать. Этой способностью он, видимо, обладал в полной мере: прошло около часа, блестящий Вильям все не показывался, но господин президент все так же спокойно сидел в кресле, не проявляя никаких признаков нетерпения. Он даже не удостоил внимания картины в золоченых рамах. Трудно сказать, почему это происходило: то ли господин президент, как человек деловой, был равнодушен к вопросам искусства, то ли он уже раньше имел случай ознакомиться с этими шедеврами (несомненно, здесь могли быть только шедевры). Когда ожидание перевалило на второй час, высокопоставленный гость попросту слегка задремал. Из легкого забытья его вывел звук шагов где-то вверху лестницы. Господин Бурман глянул в этом направлении, и приятная дремота моментально слетела с него. По лестнице спускался человек в военной форме. Господин Бурман выпрыгнул из кресла с почти балетной легкостью. Внезапно в нем пробудился интерес к шедеврам искусства: он подбежал к одной из картин, окаменел перед ней, втянул голову в плечи, впился глазами... Какая идиллия! Белые курчавые барашки паслись под зелеными кудрявыми деревьями, вдали миловидный пастушок играл на дудочке еще более миловидной пастушке. Боже мой, что бы он дал, если бы мог сейчас втиснуться в эту золоченую раму, скрыться в кудрявой роще, превратиться пусть даже не в пастушка, а хотя бы в белого барашка!.. Но чудес не бывает: шаги приближались, господин Бурман все глубже втягивал голову в плечи, а спина, его спина, все жарче и жарче горела. Боже мой, его узнают по спине! И вдруг чуть правей картины господин Бурман увидел в стене тонкие, неясные щели. Да, это были щели, они обрисовывали контур двери. Замаскированная дверь! И с тем чувством отчаяния, с каким самоубийца бросается в воду, он кинулся к этому призраку двери. Толкнул - дверь открылась, он очутился в небольшой комнате. Два окна выходили в сад: в сумраке виднелись деревья. В комнате царил полумрак. У стены стояла кушетка и небольшой столик. Куда он попал? Он никак не мог понять. И какой неприятный спертый воздух... - Господин президент, господин президент! - услышал он возглас дворецкого. Господин Бурман открыл дверь и снова появился в вестибюле, теперь залитом электрическим светом. - А, вы здесь... - сказал изумленный Вильям. - Да, заблудился, - сконфуженно улыбнулся господин президент. - Не понимаю, куда попал. - Лакейская... Для дежурного швейцара... Господин Бурман мысленно выругался. Нечего сказать, красивая картина! И все-таки лакейская его спасла. Неприятно, невозможно было столкнуться в вестибюле с генералом Реминдолом. Ах, как досадно, что противник обскакал его. И всегда он вылазит: то с атомной луной, то с "лучами смерти". Это самый страшный соперник на выборах. Неужели Докпуллер поддерживает Реминдола? Как обидно, что он запоздал... Конечно, с этим Джерардом он сделал хороший предвыборный бизнес, но именно из-за Джерарда он опоздал к господину Докпуллеру, дав сопернику опередить себя. Так размышлял господин Бурман, поднимаясь по лестнице к профессору Ферну, первому советнику всемогущего Докпуллера. - Алло, Генри! - приветствовал его профессор Ферн, низкорослый человек, почти карлик, с весьма неприятным лицом и оттопыренными ушами. Он сидел без пиджака за столом перед зеркалом и брился (занятие не очень хлопотливое, так как природа не щедро одарила лицо Ферна растительностью). Его короткие, кривые ноги не доставали до полу. Коричневые, с голубой полоской подтяжки, хотя и укороченные до предела, свободно болтались на спине. - Слушайте, Ферн, - сказал Бурман, подсаживаясь к столу. - Я все-таки хотел бы твердо знать позицию вашего шефа. - Вы о выборах? - простодушно спросил советник. - Именно. Вы понимаете меня. Между своими людьми можно говорить свободно. Не правда ли? - Пожалуй. Но чего же вы хотите? - Вы хотите вилять, Ферн? У вас только что был Реминдол. Что это значит? Вы поддерживаете его? - Ревность, Генри? - усмехнулся Ферн, отнимая электробритву от подбородка и поворачиваясь к Бурману. - Мы рады всем, кто пожелает нас посетить. А насчет поддержки... Что ж... Вы же знаете, мы готовы поддержать всякого, кто может быть полезен и умеет защитить наши законные интересы... - По-вашему, Реминдол надежнее? - в упор спросил Бурман. - Вы же видите, Генри, это человек широкой инициативы... Впрочем, не унывайте: шеф готов поддержать и вас. В конце концов, мы понимаем: тоже человек свой. Разговор шел еще десять минут - ровно столько, сколько потребовалось Ферну, чтобы закончить бритье. Затем советник спрыгнул со стула, надел пиджак, глянул на часы и заторопился. - Простите, Генри, аудиенция у шефа. Старик очень аккуратен. Сохрани бог на минуту опоздать. Ему времени терять нельзя. Девяносто шесть лет! Каждая минута на учете. Впрочем, уверен, Генри, он нас с вами переживет. Да, да, двадцать шесть своих врачей пережил! Гений! В комнату постучали: - Вечерние газеты, профессор. - Очень хорошо. Давайте! Ферн развернул несколько номеров и, усмехаясь, протянул один из них гостю: - Э, да вы сегодня именинник, Генри! Здорово! "Свой парень!" - через всю страницу гласил аншлаг. Ниже господин Бурман пожимал господину Джерарду руку, потом оба господина курили в креслах сигары, пили кофе, обрызгивали друг друга водой в плавательном бассейне, полуобнявшись позировали в полосатых трусиках. Вот госпожа президентша вручала господину Джерарду подарок для его милых деток - шоколадные конфеты. - Ей-богу, здорово, Генри! - в полном восторге воскликнул Ферн. - Нет, вам тоже нельзя отказать в инициативе. А вот-вот, замечательно! - И Ферн вслух прочитал: - "Господин президент в задушевной беседе с рабочим из Медианы господином Джерардом выразил твердое намерение поддержать законные требования рабочих в их борьбе с эгоистичными промышленниками". Так их, так их, Генри! Обязательно покажу шефу. Шанс в вашу пользу. "Свой парень!" А? - И Ферн радостно захихикал. Он даже поднялся на цыпочки и слегка похлопал президента по плечу. Бурман облегченно вздохнул: не все потеряно, господин Докпуллер достаточно умен, чтобы понять, что ему нужен человек, пользующийся такой популярностью. И в самом деле, с этим Джерардом получилась прекрасная реклама. Газеты были переполнены снимками президента и простого рабочего в самых разных видах: и в пиджаках, и без пиджаков, и даже в одних трусиках...