Полвека назад, во время последнего пребывания в Венеции, он повстречал самую очаровательную женщину за свою долгую жизнь. Она тоже была мавританкой – темнокожей, с лучезарными темно-карими глазами и черными волосами, ниспадавшими на голые плечи и доходившими до самого пояса. На ней было изумрудно-зеленое платье с золотой оторочкой, по моде стянутое на тонкой талии; но, свисая с шеи на узенькой золотой цепочке, в ложбинке ее грудей покоилась полоска яркого серебра, будто осколок разбитого зеркала – украшение диковинное. Вокруг нее витал аромат лепестков лотоса – благоухание, которым он не наслаждался с самых пор последней своей побывки на Востоке.
Они с таинственной женщиной танцевали часами, и никому из двоих другой партнер не требовался. Говорила она с диковинным акцентом, определить принадлежность которого Иуда не мог. Вскоре он позабыл об этом и слушал лишь ее слова. Она знала куда больше, чем кто-либо из встречавшихся ему доселе, – историю, философию и тайны человеческого сердца. От ее хрупкой фигурки веяло безмятежностью и мудростью, и ему хотелось позаимствовать у нее умиротворение. Ради нее, пожалуй, он мог бы отыскать способ вновь проникнуться простыми заботами смертного.
После танцев, у этого самого окна, она приподняла маску, чтобы он смог узреть ее лицо целиком, а Иуда снял свою. Он взирал на нее в эту минуту безмолвия, более интимную, чем он делил с кем-либо прежде. А затем она вручила ему свою маску, извинилась и скрылась в толпе.
И лишь тогда он осознал, что не ведает ее имени.
Она так и не вернулась. Более года искал Иуда ее по всей Венеции, платил безумные деньги за недостоверные сведения. Она была внучкой дожа. Она была рабыней с Востока. Она была еврейской девушкой, убежавшей из гетто на одну ночь. Она не была ни одной из перечисленных.
С разбитым сердцем он бежал из города масок и старался позабыть ее в объятьях сотен других женщин, некоторых таких же темнокожих, как мавры, других – белее снега. Он выслушивал от них тысячи историй, помогал одним и бросал других. Ни одна из них не тронула его сердца, и он покинул их всех прежде, чем ему пришлось лицезреть их старение и смерть.
Но теперь Иуда вернулся в Венецию, дабы изгнать ее из мыслей, через полвека после того, как танцевал с ней на этом паркете. К этому времени, знал он, она, скорее всего, мертва или обратилась в сморщенную и слепую старуху, давно позабывшую ту волшебную ночь. Все, что он оставил себе по ней, – это воспоминания и ее старую кожаную маску.
Теперь он вертел эту маску в руках. Черная и глянцевитая, она представляла собой широкую кожаную ленту с прорезями для глаз, с крохотным стразиком, поблескивающим возле уголка каждого глаза. Дерзкий фасон, своей простотой идущий вразрез с богато изукрашенными масками женщин тех времен.
Но ей никакие дополнительные украшения и не требовались.
Иуда вернулся в эти ярко освещенные залы, чтобы сегодня бросить эту черную маску в воды канала и изгнать призрак женщины в архив былого. Сжимая в ладони старую кожу, он поглядел в открытое окно. Внизу гондольер налегал на шест, ведя свое утлое суденышко по темным водам, играющим серебряными проблесками в свете луны.
По берегам канала темные фигуры спешили по каменным плитам или через мосты. Люди, торопящиеся по секретным надобностям. Шагающие по повседневным делам. Он не знал зачем, да и не интересовался. Ему было все равно. Как и все прочее, это давно прискучило ему. На миг он вдруг уверовал, что мог бы ощутить связь с ними, – пока она не покинула его.
И сейчас, по-прежнему не питая охоты расставаться с ней, Иуда погладил маску указательным пальцем. Она годами лежала на дне сундука, обернутая в тончайший шелк. Поначалу он еще чуял аромат лепестков лотоса, но мало-помалу тот улетучился. Теперь он поднес маску к носу и понюхал – в самый последний раз, – ожидая ощутить запахи старой кожи и кедровых досок сундука.
Но вместо того ощутил аромат лепестков лотоса.
Иуда повернул голову, опасаясь поглядеть, движением столь медлительным, что оно не спугнуло бы даже робкую птаху. Биение собственного сердца вдруг загрохотало в ушах настолько громко, что он не удивился бы, если бы взоры всех присутствующих обратились в его сторону.
Она стояла перед ним, без маски, ни капельки не переменившаяся, и ее безмятежная улыбка была в точности такой же, как полстолетия назад. Маска выскользнула из его пальцев на пол. Дыхание занялось у него в груди. Танцоры кружили со всех сторон, но он застыл недвижно.