– Ну, этого зачем еще черт принес! – восклицает взволнованный генерал, – просить!
Семен Семеныч входит и улыбается. С одной стороны, он очень рад видетьего превосходительство в добром здоровье, с другой стороны, ему весьмаприскорбно, что имеет сообщить известие, которого последствий никто, дажесамый проницательный человек, предугадать не в силах.
– Да что же такое? неужто еще кто-нибудь подрался? – спрашиваетгенерал.
– Никак нет-с, ваше превосходительство, но наша губерния… впрочем, может быть, это и к лучшему-с…
– Да говорите же! что вы душу-то мне тянете!
– Ревизор, ваше превосходительство, ревизор к нам в скором времениприбыть должен!
При слове «ревизор» с генералом едва не делается дурно.
– Кто сказал «ревизор»? какой ревизор? откуда ревизор? – спрашиваетон, вдруг весь вспыхнув и уже застегивая машинально пальто на все пуговицы.
– Успокойтесь, ваше превосходительство! – продолжает Семен Семеныч, – ревизор, сказывают, охотник больше до дамского общества…
– Гм… от кого же вы получили это известие?
– Есть в Петербурге один облагодетельствованный мноюстолоначальник-с…
– Это неприятно! это тем более неприятно, что тут же разом случилисьдве пасквильные истории. Скажите, пожалуйста, вы были у Хрептюгина в товремя, как Павел Тимофеич стекла бил?
– Как же-с; я был в числе приглашенных…
– Что же такое с ним сделалось? Вот чего я понять не могу!
– С Павлом Тимофеичем это нередко бывает, ваше превосходительство!только он до сих пор умел это скрыть-с. Сидели мы целый вечер, и все какбудто ничего; и он тоже тут был – ну и тоже ничего-с… Только за ужином – должно быть, не присмотрели за ним, – вот он сначала хереску-с, потоммадерцы-с, да вдруг и встал из-за стола: «Музыканты! камаринскую!» – говорит. Я, видевши, что он уж вне себя, подозвал Хрептюгина и говорю ему;«Ведь Павла-то Тимофеича надобно убрать!» Не успел я это сказать, как уж ипошел по зале набат-с… Впрочем, это еще, ваше превосходительство, уладится: Павел Тимофеич уж объяснился с нареченным тестем…
– Ну, а слышали вы другую историю – это еще почище будет: вПесчанолесье стряпчий городничему живот прокусил!
– Ах, страм какой!
– Расскажи-ка, братец, расскажи! – обращается генерал к доверенномучиновнику, – нечего сказать, хорош сюрприз для ревизора будет!
– Были они, – начинает чиновник, – на именном вечере; только и началстряпчий хвастаться: «Я, говорит, здесь все могу сделать!» Ну, городничемуэто будто обидно показалось; он возьми да и ударь стряпчего по лицу: «что-то, мол, ты против этого сделаешь!» А стряпчий, как ростом противгородничего не вышел, вцепился ему зубами в живот-с…
– Ах, страм какой! – повторяет господин Фурначев.
– И вот после этого милости просим тут пользу какую-нибудь для краяпринести! – говорит генерал, разводя руками.
II
Весть об ожидаемом приезде ревизора мгновенно разнеслась по городу. Утех из чиновников, у которых всякое душевное волнение выражается трясениемподжилок, таковое совершилось благополучно. Город оживился, но этооживление было какое-то бездушное, похожее на ту суету, которая начинаетсяво всяком губернском городе с утра каждого высокоторжественного праздника ипродолжается ни более, ни менее, как до известного, судьбой определенногосрока. Петр Борисыч Лепехин, охотник поиграть в двухкопеечный преферанс, внезапно вспомнил, что высшее начальство непоощрительно смотрит на такоеневинное препровождение времени, и призадумался. Он почел долгом немедленносправиться об этом в Своде законов, и хотя ничего похожего на угрозу там ненашел, но на всякий случай, пришедши вечером в клуб, не только сам неторопился составить партию, но даже отказался наотрез от карточки, которуюпредлагал ему Порфирий Петрович.
Федор Герасимович Крестовоздвиженский, пришедши в присутствие, потребовал немедленно к себе какие-то четыре дела («знаете: те дела, покоторым…») и, обнюхавши их, вдруг пришел в восторженность, замахал рукамии закричал: «Завтра же! сегодня же! катать их! под суд их!»
Иван Павлыч Вологжанин неутомимо начал разъезжать по всем знакомым исобирать полезные сведения о житье-бытье крутогорских обывателей, дабы, вслучае надобности, преподнесть этот букет господину ревизору и чрез тозаявить свою деятельность и преданность.
В будку, которая с самой постройки своей никогда не видала будочника иоставлена была без стекол, поставили первого и вставили последние.
Пожарных лошадей выкормили, как индеек Ивана Ивановича.
Словом, всякий готовился к принятию ревизора по-своему. Только частныйпристав Рогуля оказал при этом твердость духа, достойную лучшей участи. Когда ему сказали, что будет, дескать, ревизор и не мешало бы по этомуслучаю поболее бодрствовать и поменьше спать, то он только поковырял вносу, испил квасу, до которого был большой охотник, и молвил: