От этой привычки страдала не только Юнона: Ведьма и Черная Фея занимали так много места, что некоторым щенкам не удавалось добраться до сосков, и обе самки порой почти скрывались под кучей ползающих и карабкающихся щенят, которые старались протиснуться к матери. Однажды я видел, как два щенка дергали Черную Фею за остаток хвоста — может, они просто играли, но, скорее всего, они старались оттащить ее в сторону.
Тянуть за хвост — любимая игра щенят гиеновой собаки, и Юнонины малыши, принимаясь играть, таскали друг друга за хвосты и за уши, не жалея сил. Очень часто они тянули за хвосты и взрослых, которые отдыхали поблизости. Но Юнона старалась не потакать в этом своим отпрыскам. Один раз я видел, как маленький Демон подкрался сзади (точь-в-точь как взрослые собаки, скрадывающие добычу) и бросился на материнский хвост. Юнона молниеносно обернулась и пугнула его, широко открыв пасть. Щенок не испугался, снова прыгнул и принялся, негромко порыкивая, тянуть ее за хвост. Юнона опять пригрозила ему, но щенок не унимался. Когда он в пятый раз дернул ее, Юнона цапнула его за нос. После этого она устроилась в прежней позе, положив морду на лапу, а Демон остался сидеть, не сводя глаз с хвоста. Он взглянул на ее морду, потом опять посмотрел на хвост и, бросив последний взгляд на морду матери, встал и побрел в сторонку.
Черная Фея вела себя совсем иначе. Однажды, когда она спала, щенок Бесенок подкрался к ней сзади, прыгнул и укусил за хвост. Она мгновенно обернулась, словно испугавшись, но не сдвинулась с места, только лягнула задней лапой. Лапа угодила щенку прямо в грудь, и Бесенок покатился кубарем, как маленький пушистый шарик, метра на два в сторону. Медленно поднявшись на лапки, он воззрился на спокойно лежащую Черную Фею и побрел прочь. Тем временем к Черной Фее начал подкрадываться Демон. Вот он подпрыгнул, ухватился за ее хвост и потянул изо всех силенок. На этот раз Черная Фея даже не оглянулась — просто лягнула: Демон взвился в воздух и шлепнулся на землю, подняв тучу пыли. С минуту он так и сидел, не двигаясь и глядя на развалившуюся на земле Черную Фею. Потом встал, подошел к Бесенку, и оба поползли к ней бок о бок, прижимаясь к земле и двигаясь с величайшей осторожностью. Они были примерно в тридцати сантиметрах от ее хвоста, когда она подняла голову и посмотрела на них — они тут же прижались к земле и замерли. Тогда Черная Фея вскочила, перевернула их носом и радостно вылизала одного за другим, как будто хотела показать, что это была всего лишь игра.
Меня удивило, что за все семь недель, пока мы наблюдали за логовом, взрослые собаки ни разу по-настоящему не играли с щенками. Два года назад, во время моего первого, очень краткого знакомства со стаей Чингиз-хана, собаки играли охотно, особенно после еды или хорошенько выспавшись. Игры у них были довольно буйные: двое становились на дыбки, упираясь передними лапами в плечи друг другу, и кусали один другого за шею, а потом начинали носиться кругами, перепрыгивая друг через друга на всем скаку. Особенно отличались Стриж и Баскервилль: перепрыгнув через товарища, они часто успевали крутануть полное сальто, прежде чем приземлиться. Тогда в стае тоже было логово с щенками — мать за эти годы, видимо, ушла куда-то или погибла, — но кругом паслись мигрирующие стада, трава была зелена, а лужи с чистой водой попадались на каждом шагу. Может быть, от такого изобилия у собак и было игривое настроение. Собаки стаи, за которой мы долгое время наблюдали в кратере Нгоронгоро, где было вдоволь пищи и воды, тоже часто играли.
И все же один раз, когда щенки Юноны были совсем маленькие, разыгрались и взрослые. Это было утром. Джейн, посадив в машину Лакомку, приехала вслед за мной, чтобы понаблюдать за гиеновыми собаками. Как всегда в это время года, над равнинами дул сильный ветер. Какое-то время Лакомка сидел в машине тихо, как мышь, — рисовал картинку. Но вот произведение искусства было закончено, и автор высунулся из окна, чтобы я тоже мог полюбоваться на его работу. Картинка была нарисована на большом листе бумаги с перегибом посредине, и ветер в мгновение ока вырвал ее из рук Лакомки. Бумагу несло по земле, и собаки отскакивали от нее в сторону или пытались ее напугать коротким и хриплым лаем. Но вскоре они, по-видимому, поняли, что этот предмет не так уж страшен, и Черная Фея со Стрижом и Баскервиллем бросились в погоню. Вот Черная Фея прыгнула наперерез бумаге, но тут же опрометью кинулась прочь, сделав при этом дикий прыжок, — внезапный порыв ветра швырнул лист прямо ей в морду. Но потом все снова понеслись за бумагой. Стриж поймал ее зубами, подбросил и взвился вверх громадным прыжком, догоняя добычу, подхваченную ветром. Под конец Черная Фея трусцой вернулась к норе: в зубах у нее болтались несколько мокрых от слюны обрывков. Она легла, немного пожевала их и выплюнула бумажную кашицу.
Ветер, все дни напролет дующий над равнинами, — важный и постоянный фактор в жизни всех обитающих в Серенгети живых существ. Мы в своем лагере частенько проклинали его — он сыпал пыль нам в глаза и в еду, уносил в степную даль драгоценные записи и медленно, но неуклонно разрушал наши палатки. Постоянное хлопанье износившихся полотнищ порядком действовало на нервы: за новое полотнище приходится выкладывать чуть ли не сто фунтов стерлингов!
Однажды утром, когда за собаками наблюдал Джефф, я сидел в лагере и печатал на машинке. Ветер все расходился и расходился и наконец завыл с такой яростью, что я уже не слышал собственного голоса с магнитофонной пленки. Выглянув, я увидел, что полнеба затянуло тяжелыми черными тучами, а к западу от озера содовую пыль вихрем взмело вверх не меньше чем на километр. Солнце все еще светило, и пыль сверкала снежной белизной на черном фоне ненастного неба. Зрелище было грандиозное, но мне было не до созерцания всей этой красоты — наши палатки могло вот-вот сорвать и унести. Мы с Джейн и двумя африканскими помощниками минут пятнадцать носились как оглашенные, прикручивая оттяжки и застегивая молнии на палатках, хотя ветер разодрал боковое полотнище одной палатки, точно это была папиросная бумага. И все же нам еще повезло. Одни мои знакомые путешествовали по национальным паркам Восточной Африки в составе большого сафари. Однажды глубокой ночью они мирно спали, как вдруг, откуда ни возьмись, на лагерь налетел ураган и две большие палатки взлетели и унеслись по воздуху, оставив перепуганных обитателей, судорожно вцепившихся в свои постели, на милость разбушевавшихся стихий. Разорванные в клочья палатки наутро сняли с деревьев, росших возле лагеря. У наших палаток пол пришит к стенкам, и я иногда подумываю, что будет, если налетит ураган посильнее, — ведь он, пожалуй, возьмет да и унесет вместе с палатками и нас, и наши пожитки.
Ветер, видимо, не дает спокойно жить даже гиеновым собакам. В первый раз я обратил на это внимание как-то утром, когда солнце только вставало и свистящий над равнинами ветер нес холодный ночной воздух. Щенята спали в уютной глубокой норе, а взрослые собаки отдыхали кто где, только Стриж, Ведьма и Черная Фея лежали бок о бок. Ветер постепенно усиливался, и остальные собаки стали придвигаться поближе к этой тройке. Каждый вновь прибывший старался пристроиться с подветренной стороны, чтобы тела товарищей заслоняли его от прямого ветра. Последним подошел Желтый Дьявол, старый пес с половинкой хвоста, и, конечно, тоже улегся с подветренной стороны. Не тут-то было — через несколько минут Ведьма, лежавшая на самом ветру, встала и улеглась под боком Желтого Дьявола. Вскоре ее примеру последовали Черная Фея и Стриж, и мало-помалу все собаки перекочевали на другую сторону, предоставив Желтому Дьяволу защищать их от ветра. Возможно, он оказался выносливее других — полчаса никто не трогался с места. Но в конце концов он не выдержал и тоже перешел на подветренную сторону. За последующие шесть минут все собаки вновь одна за другой переменили место, и Желтый Дьявол снова оказался под ударами ветра. Это повторилось еще дважды, в том же порядке, пока под горячим солнцем сильный ветер не превратился из напасти в благодать. Впоследствии мы с Джеффом не раз наблюдали такие сцепы по утрам, когда было холодно, и всегда Желтый Дьявол выдерживал напор ветра дольше, чем другие собаки.