Они оба умолкли.
– Хочешь, чтобы я побыл с ними еще немного? – спросил Мэтт.
– Если это удобно.
– Без проблем. Оливия до сих пор в Бостоне.
– Спасибо тебе, – произнесла Марша каким-то странным тоном.
Мэтт насторожился.
– Когда собираешься быть дома?
– Мэтт…
– Да?
– Я тебе наврала.
Он промолчал.
– Ни на какую школьную встречу я не ходила.
Мэтт ждал продолжения.
– У меня свидание. Должна была сказать тебе раньше. – Марша понизила голос. – Это не первое наше свидание.
Мэтт покосился на снимок брата на холодильнике.
– Ясно.
– Встречаюсь с одним человеком. Уже два месяца. Мальчики тоже, конечно, ничего не знают.
– Можешь не объяснять.
– Нет, Мэтт. Я должна.
Он промолчал.
– Мэтт!
– Слушаю?
– А ты не против… переночевать у нас?
Он закрыл глаза.
– Нет, – ответил он через секунду. – Конечно, не против.
– Вернусь домой еще до того, как ребята проснутся.
– Хорошо.
Неожиданно Мэтт услышал шмыганье носом. Она плакала.
– Все нормально, Марша.
– Правда?
– Да. Увидимся утром.
– Я люблю тебя, Мэтт.
– Я тебя тоже.
Он повесил трубку. Что ж, это хорошо. Марша ходит на свидания. Очень даже хорошо. Но тут взгляд опять остановился на снимке брата. Неправильно и нечестно думать так, однако Мэтт не мог удержаться от мысли, что теперь брат покинул их навсегда.
Глава 11
Наверное, каждому хоть раз снился страшный сон о том, как приходишь на последний, самый главный экзамен в классе, пропустив целый семестр. Мэтт был исключением. Вместо этого ему часто снилось, что он в тюрьме и понятия не имеет, за что туда попал. Мэтт ничего не помнил ни о преступлении, ни о суде, просто чувствовал, что влип в неприятную историю и выхода из нее нет.
Он проснулся сразу, словно от толчка. Весь в поту. Глаза полны слез. Тело сотрясает противная мелкая дрожь.
Оливия привыкла к этому. Обнимала Мэтта, шептала, что все в порядке, все хорошо, ничего страшного ему не грозит. Его красивой жене тоже иногда снились кошмары, но, похоже, она ни в каких утешениях не нуждалась.
Мэтт спал на кушетке в кабинете. В доме брата была гостевая комната, наверху, с огромной выдвижной двуспальной кроватью, слишком большой, чтобы спать в ней одному. Мэтт всматривался в темноту и ощущал себя более одиноким, чем до того, когда Оливия впервые вошла к нему в кабинет. Он боялся снов и старался держать глаза открытыми. В четыре утра у дома притормозила машина Марши.
Услышав, как поворачивается в двери ключ, Мэтт закрыл глаза и притворился спящим. Марша подошла на цыпочках и поцеловала его в лоб. От нее пахло шампунем и мылом. Принимала там душ. Интересно, вдруг подумал Мэтт, была ли она в ванной одна. Хотя… какое ему, собственно, дело?
Марша двинулась в кухню. Все еще притворно посапывая, Мэтт приоткрыл один глаз. Марша готовила завтрак для мальчиков. Ловко намазывала желе на тосты. На щеке блестели слезы. Мэтт не шелохнулся. Надо оставить ее в покое. Вскоре он прислушивался к ее шагам по лестнице, она поднималась наверх.
Ровно в семь позвонила Сингл.
– Звонила тебе домой, – сказала она. – Но там никто не подходит.
– Я у своей невестки.
– Ага.
– Просила посидеть с племянниками.
– Я что, тебя спрашивала?
Мэтт потер подбородок.
– Ну, какие новости?
– Сможешь подъехать к себе в контору?
– Да, но только попозже. А что?
– Я нашла твоего преследователя, Чарлза Тэлли.
Он резко сел на кушетке:
– Где?
– Побеседуем об этом при личной встрече, хорошо?
– Почему?
– Хочу выяснить кое-что.
– О чем?
– Об этом Чарлзе Тэлли. Значит, в полдень у тебя, договорились?
Встреча в музее, однако, не отменялась.
– Хорошо.
– И вот еще что, Мэтт. Ты говорил, это личное? Ну, то, что связано с Тэлли?
– Да.
– Тогда ты в глубокой заднице.
Мэтт являлся членом правления музея Ньюарка. На входе махнул своим членским билетом, но необходимости в том не было. Охранники знали его в лицо. Он кивнул им и прошел. Посетителей утром было по пальцам перечесть. Мэтт направился в западное крыло, где находилась галерея изобразительного искусства. Прошел мимо нового приобретения музея, пестрого живописного полотна Уосена Уорке Косрофа,[7] и поднялся на второй этаж.
Она была там одна.
Он увидел ее издали. Стояла она там, где всегда, – перед полотном Эдварда Хоппера.[8] Голова слегка наклонена влево. До сих пор очень привлекательная женщина, хоть ей уже под шестьдесят. Высокая, около шести футов, с округлыми скулами и красиво уложенными блестящими светлыми волосами, такие почему-то бывают только у богатых женщин. Ухоженная, стройная и одета безупречно.
Звали ее Соня Макграт. Она была матерью Стивена Макграта, юноши, которого убил Мэтт.
Итак, Соня, как всегда, ждала его у полотна Хоппера. Работа называлась «Театр Шеридана»,[9] и художнику удалось выразить невероятное отчаяние и одиночество, которое могло овладеть человеком в полупустом зале одного из первых кинотеатров. Удивительно. На свете существовало множество знаменитых картин с изображением ужасов войны, смерти, разрушений, но в этом, на первый взгляд простом, полотне Хоппера с почти пустым балконом кинотеатра крылась душераздирающая отрешенность, которая так много говорила им обоим.
Соня Макграт услышала его шаги, но от картины не отвернулась. Мэтт прошел мимо Стэна, охранника, работавшего на этом этаже с утра по четвергам. Они обменялись беглыми улыбками и кивками. Интересно, что думает Стэн о его тихих рандеву с этой привлекательной пожилой женщиной?
Мэтт приблизился, встал рядом с Соней и взглянул на картину. Она словно исполняла роль слегка замутненного зеркала. И он увидел в нем две одинокие фигуры. Довольно долго оба они молчали. Мэтт покосился на профиль Сони Макграт. Однажды он видел в газете ее фотографию, в «Нью-Йорк санди таймс», в разделе «Стиль». Соня Макграт была дамой светской. И на том снимке улыбалась просто ослепительно. Мэтт ни разу не видел у нее такой улыбки при личном общении и втайне думал, что существовать она может лишь на пленке.
– А ты неважно выглядишь, – промолвила Соня.
Она не смотрела на него – по крайней мере он этого не заметил, однако кивнул. Соня видела его насквозь и на расстоянии.
Их отношения – если этот термин, «отношения», здесь вообще уместен – начались через несколько лет после выхода Мэтта из тюрьмы. Зазвонил телефон, он поднял трубку. А там молчание. Неизвестный не отключался, но и не произносил ни слова. Мэтт надеялся услышать хотя бы дыхание, но нет. Полная тишина.
И неким непостижимым образом он все же догадался, кто ему звонит.
Когда она позвонила в пятый раз, Мэтт собрался с духом, откашлялся и сказал:
– Простите меня.
В трубке долго молчали, потом Соня проговорила:
– Расскажите, что там на самом деле произошло.
– Я уже рассказывал. В суде.
– А теперь сообщите мне. Все.
Мэтт пытался. Это заняло довольно много времени. А когда закончил, она повесила трубку.
На следующий день Соня позвонила снова.
– Хочу рассказать вам о своем сыне.
И рассказала.
Теперь Мэтт знал о Стивене Макграте больше, чем хотел. Он уже не был мальчишкой, ввязавшимся в глупую драку, тем бревном, подвинутым на рельсы и спровоцировавшим катастрофу, после которой вся жизнь Мэтта Хантера пошла наперекосяк. У Стивена Макграта были две младшие сестры, они обожали брата. Он любил играть на гитаре. И вообще был таким хипповатым пареньком – унаследовал это от матери, со смешком добавила Соня. Умел слушать, так утверждали его друзья. Если у них возникала проблема, шли к Стивену. Без особых стараний он всегда оказывался в центре внимания. Был терпелив, снисходителен. Всегда готов посмеяться шутке. Неприятность с ним случилась лишь раз – полиция застукала его с дружками на заднем дворе школы, ребята распивали спиртное. Но в драки не ввязывался никогда, даже ребенком, и, похоже, страшно боялся любых проявлений физического насилия.
