– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным.
Селерен готов был согласиться с дочерью. Единственное, в чем можно было упрекнуть Жан-Жака, так это в том, что он все принимал слишком всерьез, начиная с учебы.
– У меня есть товарищи в лицее, которые считают, что в нашем возрасте на все можно наплевать. Они не отдают себе отчета, что как раз сейчас, в эти годы, решается вся наша жизнь... Что ты об этом думаешь, отец?
– Я думаю так же, как и ты... В наше время нужно иметь диплом, даже если ты забыл все, чему тебя учили.
– Вот видишь! – закричала Марлен и расхохоталась.
Натали сидела с краю стола, она собрала глубокие тарелки. На второе были равиоли, которые она готовила раз в неделю. Жан-Жака еда не волновала. А Марлен стала возражать:
– Опять! Какой сегодня день? А, суббота... Могла бы и догадаться. По субботам у нас равиоли.
– А почему вы не составляете меню вместе со мной? Тогда бы вы ели то, что вам нравится.
Натали было примерно столько же лет, что и Жюстин, а выглядела она лет на двадцать моложе служанки его отца. Самым удивительным было ее всегда хорошее настроение. Она прошла через множество испытаний, даже таких, о которых предпочитала молчать.
Но она не озлобилась, а решила принимать жизнь с ее лучшей стороны. Все ее радовало: кухня, уборка, а раньше, когда дети были маленькими, прогулки с ними.
Она никогда не говорила об усталости, даже когда делала генеральную уборку, повязав голову платком, отчего становилась похожей на русскую крестьянку.
Словом, только Селерен думал о том, что за столом кого-то не хватает. Ведь все немного передвинулись, чтобы не оставлять пустого места.
За едой Аннет говорила мало. Можно было подумать, что ее занимают какие-то мысли, и если на ее лице появлялось подобие улыбки, то только для того, чтобы скрыть эти мысли.
Селерен часто задавался трудным вопросом: удалось ли ему сделать ее счастливой?
На протяжении двадцати лет он был в этом уверен, потому что считал, что все его близкие счастливы. Его удивляло только то, что она не бросает работу, но он убеждал себя, что она нуждается в деятельности.
Что бы она делала одна, пока дети были в школе? Она не только не умела готовить, но он никогда не видел, чтобы она шила. Это Натали по вечерам чинила одежду под лампой в кухне.
Если она слушала музыку вместе со всеми, то редко высказывала свои суждения.
– Что ты скажешь об этом певце, мать?
Это Марлен всегда прерывала передачу своими соображениями.
– Он неплох...
– А по-моему, он потрясный... У всех моих подруг есть его пластинки. Хотелось бы, чтобы и мне их купили на день рождения...
На это уходили все ее карманные деньги.
Аннет курила сигарету. Курила нервно, то и дело вынимая ее изо рта, а потом раздавила окурок в пепельнице.
– А ты куришь у людей, которых посещаешь? – как-то раз простодушно спросил он.
– Я им приношу сигареты, – довольно сухо ответила она. – Или трубочный табак...
Он никогда не бывал в учреждении, от которого она работала, находившемся в одной из пристроек к ратуше. Она его туда не звала, а он не смел ее об этом попросить.
Там прошла значительная часть ее жизни, о которой он ничего не знал. Теперь же он испытывал потребность узнать о ней все, чтобы сохранить в своей памяти.
На следующий день он не без труда разыскал это учреждение, в приемной которого сидели и терпеливо ждали престарелые люди.
Прошла молодая женщина, увидела, что он в растерянности стоит посреди комнаты.
– Кого вы ищете?
– Я муж мадам Селерен... Мне хотелось бы поговорить с ее начальником.
– Это мадам Мамен... Она вас, конечно, примет, как только от нее выйдет посетитель. Я предупрежу ее, что вы здесь...
Глава четвертая
Из кабинета вышел инвалид на костылях.
– Прошу вас, мсье Селерен, мадам Мамен вас ждет...
Стены были выкрашены в светло-зеленый цвет, светлая конторская мебель... Директриса была примерно такая же полная, как Натали, но менее рыхлая. Она не улыбалась, хотя принимала его весьма любезно.
– Вы муж нашей бедной Селерен? Садитесь, прошу вас...
Он понял, что работники социальной защиты не называют друг друга по имени.
– Я собиралась пойти на похороны, но мне сказали, что они будут в тесном кругу. Мсье Селерен, я выражаю вам свои самые искренние соболезнования... У вас была замечательная жена... Передо мной прошло множество девушек и молодых женщин, но таких, как она, я больше не встречала. Можно сказать, она выбирала для себя самые трудные, самые неприятные случаи.
Лицо у нее было мучнисто-бледное, а глаза не голубые, как у Натали, а серые.
Селерен был растроган и не знал что сказать. Зачем он пришел в это учреждение, являвшее собой некое сочетание государственной конторы и монастыря?
Мадам Мамен прекрасно могла бы выступать в роли игуменьи. Однако она не совсем утратила склонность к кокетству, так как на ней было шелковое платье в мелкий цветочек.
– Мне сказали, что она стала жертвой дорожного происшествия...
– Да, это верно.
– Я не читаю газет и узнала о случившемся только через два дня. Где же произошла эта трагедия?
– На улице Вашингтона...
– Видимо, у нее были какие-то свои дела в этом районе. У нас там нет подопечных, и в любом случае это не ее участок...
– Не понимаю... В какие часы она работала?
Он сам не знал, почему задал этот вопрос. Наверное, чтобы немного больше узнать о жизни жены.
– По сути дела, у наших сотрудниц нет твердого расписания работы... Они знают свой участок, адреса, по которым они должны ходить. Время, которое они уделяют каждому подопечному, определяют они сами. Ваша жена, например, не колебалась, если нужно было сделать уборку у самых немощных... Я всегда подозревала, что она тратит деньги из своего кармана, чтобы купить им чего-нибудь вкусного... Хотите посмотреть ее рабочее место?
Мадам Мамен встала со стула, и Селерен заметил, что у нее что-то с ногами. Передвигалась она с трудом. Она открыла дверь, пересекла какое-то помещение, должно быть гардероб, и они оказались в комнате с такими же зелеными стенами и огромным столом посередине, вокруг которого сидели и работали с десяток молодых женщин.
– Они знакомятся с новыми заявками, которые поступают к нам каждый день.
Мадам Мамен указала на пустой стул.
– Селерен сидела здесь...
На него устремились любопытные взгляды.
– Она никогда тут подолгу не засиживалась, потому что торопилась навестить своих старичков и старушечек, как она их называла.
– Вы думаете, у нее это было проявлением сострадания?
– Это было самопожертвование.
Он не осмелился сказать, что думает об этом. Он задавался вопросом, а не было ли все это для нее некой отдушиной? Здесь все восхищались ее самоотверженной работой, ставили в пример новеньким.
Для несчастных, к которым она ходила, Аннет была, можно сказать, всем, что у них еще оставалось в этом мире. Наверное, они с нетерпением ждали ее, а она помогала им легче переносить одиночество.
– До свидания, – попрощался он с молодыми женщинами.
Он вернулся в кабинет директрисы.
– Благодарю вас, мадам Мамен. Я мало что знал о жизни моей жены за стенами дома. Теперь у меня появилось какое-то представление об этом. Много ли среди ваших сотрудниц замужних женщин?
– Нет, довольно мало.
– А у них есть дети?
– Как правило, они уходят от нас, как только у них появляется первый ребенок.
Аннет не ушла из этого учреждения. Она занималась судьбами сотен незнакомых ей людей, а в итоге почти не знала собственных детей.
Ее настоящая жизнь проходила не на бульваре Бомарше. Поэтому ему так часто приходилось с тревожным любопытством наблюдать за ней.