Он вышел к ней на балкон.
— Раз уж вы оказались тут, то я, пожалуй, дам вам сразу все необходимые разъяснения.
Хотя голос ее, как обычно, прозвучал сухо и очень тихо, но в нем все же слышалось волнение.
— Буду вам очень признателен, сказал А.
— Моя матушка вам доверяет; по ее словам, вы прибыли из колоний и вы — джентльмен. Моя матушка очень доверчива, даже чересчур... На сей раз я собираюсь последовать ее примеру.
— Обещаю вам, что не обману вашего доверия,—вставил А.
— Так вот,— продолжала она.—Ведь вы не обычный квартирант.
— Сколько я могу судить по себе, то вы правы. Меня словно бы привела в этот дом сама судьба.
— Или же ваша не совсем понятная настойчивость,— возразила она.— Но речь не об этом, а о том положении, в которое вы попали из-за вашей настойчивости.
— Да, — подтвердил А.
— Одним словом, моя матушка желает выдать меня замуж, она считает это своим долгом. Она неустанно подыскивает себе квартирантов, на самом же деле—зятя,
— Подумать только!—сказал А.
В сущности, ему это было совершенно безразлично.
— Действительно, есть над чем подумать,— отозвалась она.— Но таковы уж взгляды ее поколения.
— Но ведь вы можете самостоятельно распоряжаться своей судьбой, — сказал А.
Нет,—возразила она,— Могла бы, да не имею права.
Между треугольником сквера, неясные очертания которого угадывались внизу, и треугольником домов сейчас вклинился еще один — треугольник из фонарей, висевших над серединой мостовой. Лишь несколько лампочек на противоположной стороне были закрыты макушками деревьев.
Спустя некоторое время А. произнес:
— Вы хотите, чтобы я завтра съехал с квартиры?
Хильдегард покачала головой.
— Раз уж вы у нас объявились, то какой в этом толк! Снова мы будем воевать друг с другом...
— Воевать?
Хильдегард промолчала. Она опустилась в плетеное кресло, стоявшее в углу балкона. Ноги она поставила ровно, ступня к ступне, руки зажала между коленями и покачивала склоненной головой.
В противоположность прежней ее манере эта поза придавала ей какую-то непривычную мягкость, и потому А. осмелился спросить:
— Вы кого-нибудь любите?
На это она неожиданно улыбнулась, улыбнулась во второй раз за этот день, и губы ее от улыбки сделались пухлыми, почти чувственными, снова блеснули крепкие, ровные зубки. Зубы были не такие, как у ее матери; при взгляде на них в голову А. невольно закралась мысль: неужто и председатель суда, изображенный на портрете, тоже умел улыбаться и у него за тонкими губами прячутся такие же зубы? Тоскующая, жесткая душа, подумал А. Мягкость, сплетенная с неутоленным желанием; смягченная, освобожденная суровость.
Хильдегард все еще покачивала головой; наконец она тихо сказала:
— Матушка хочет от меня избавиться, поэтому ей надо выдать меня замуж. Она себе в этом не признается и прикрывается чувством долга.
— Мир прекрасен! — сказал А. — Зачем вам тут оставаться?
— А что станется с моей матерью? Кто будет смотреть за ней?
В этих словах прозвучала чуть ли не страсть.
— Баронесса показалась мне еще очень бодрой женщиной. Да, кроме того, за ней ведь есть кому присматривать.
Внизу медленно прошла одинокая женщина. Качание юбки при каждом шаге, посадка головы, сутулая спина — все производило в ней неженское, почти что мужеподобное впечатление.
Хильдегард скрестила стройные ножки и сказала:
— У моей матери нет воли. А Церлина слишком легко уступает ее прихотям. Вы же сами видели.
Она сидела в углу балкона, обратив взор в сторону города, не сводя глаз с того места, откуда он начинался, словно бы что-то там высматривала.
— У Церлины нет детей, она сама не знает, кого ей считать за ребенка—меня или мою мать.
Теперь казалось, что там, вдали, где под острым углом сходились две стороны треугольника, она высматривает ребенка быть может, нерожденного ребенка Церлины, но, скорее всего, своего.
А. подумал: так она его никогда не найдет.
— Скоро будет дождь,—сказал он.
— Да,— согласилась она.
В воздухе было так тихо, что незаметен был и дождик, который уже начал накрапывать. Они же с Хильдегард были прикрыты карнизом дома, но могли видеть, как все гуще и гуще ложатся на асфальт черные точки. Улица была пустынна, женщина, проходившая внизу, уже скрылась за углом вокзала. На западном берегу над крышами домов изредка вспыхивали зарницы.
А. заговорил снова:
— Прихоти вашей матушки не могут быть так неумеренны, чтобы нужно было все время ее сторожить.