Томаш спокойно и тепло обратился к Нерыхло:
— Давайте встретимся вечером в «Гранд-отеле». В девять. Хорошо? Там наметим план действий. Мы должны сообщить юристам о наших намерениях.
Нерыхло просиял:
— Тогда до встречи.
— Пока, друг, — сердечно сказал Томаш и обнял меня за плечи.
Мы медленно пошли вдоль рва, к рухнувшему мосту. Как осторожно мы ступали! Жизнь снова начинала обретать смысл…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Существует такая замечательная вещь, как возвращение. Есть вагоны, в которых можно уехать из Германии в Польшу через Чехословакию.
Надо верить. Война полностью лишила нас надежды, и все же надо справиться с прошлым, надо благодарить судьбу за то, что майор Хмура-Лазарский во Франкфурте-на-Майне выписал, как обещал, индивидуальную репатриационную карту Томашу, чтобы он мог вернуться на родину. Это произошло после того, как он опознал гитлеровца после очной ставки, и после того, как того судили. Я ждала его, и вот мы едем.
Пробегают мимо деревеньки и полустанки. Серые и монотонные пригороды сменяют друг друга.
Окна уже застеклены! В Польше поезда продувает ветер, в них холодно, точно в годы оккупации.
До чего странно, моя страна, почти насмерть растоптанная немецкими сапогами, столица, «раз и навсегда» стертая на немецких картах, трагическое пепелище — для нас единственно возможное место назначения.
Солнце пригревает все сильнее; земля подсыхает после снежного, ледяного покрова, буфера ритмично стучат с аритмичным стаккато.
Столько мыслей, столько сомнений, столько порожденной собственным опытом печали, но душу согревает убежденность в разуме народов, в необходимости мира на земле.
А если гитлеровцы никогда не изменят себе? Их не видно, но они есть, нельзя забывать об этом. Немецкий народ, значительная часть этого народа хочет жить по-человечески. Ужас остался далеко позади, в разрушенных домах Нюрнберга, на уличных кладбищах, среди пепла и руин.
В нашем купе огромное окно, за ним до самого горизонта простираются пашни, их сменяют луга и леса.
Колеса все дальше увозят нас от Нюрнберга, от Международного военного трибунала, от невиновных подсудимых, которые пытаются спасти собственную шкуру за счет других, пусть даже ближайших соседей. Со мной возвращается Томаш, мы вдвоем сидим у окна.
Все дальше отдаляются флаги четырех держав, которые так чудесно освещало весеннее солнце, когда я в последний раз глядела на них, развевающиеся на фоне лазурного неба.
Мы оставляем позади веселящийся Нюрнберг; Нюрнберг симфонических оркестров и великолепных ревю; Нюрнберг, упивающийся жизнью, вовлекающий всех подряд в свой веселый, радостный хоровод; Нюрнберг роскошных танцевальных вечеров; Нюрнберг, беснующийся в ритмах африканских джунглей; Нюрнберг, празднующий конец войны.
Мы оставляем позади кладбище собак с выбитыми на камнях кличками, чтобы смерть четвероногих существ не осталась безвестной, чтобы люди всегда помнили тех, кто достоин памяти.
Позади остается фрау Йодль, супруга увядающего на скамье подсудимых генерала; может быть, с человеческой точки зрения и нет ничего странного в том, что она ухитрилась стать секретарем немецкого юриста — защитника Йодля. Это мелочь, что она получала плату за свою ревностную службу. Но разве можно считать фрау Йодль беспристрастным работником Суда Народов?
Там же остался смиренный гардеробщик из пресс-центра, которого, впрочем, уволили, когда выяснилось, что он был офицером не то СС, не то СД.
И еще: там осталась нюрнбергская тюрьма, в камерах которой под круглосуточным наблюдением сидят военные преступники.
Позади остается Нюрнберг — большой вопросительный знак на политической карте мира.
Там остался рядовой Нерыхло, простой и доверчивый парень, убежденный, что ему удастся самолично опознать и передать в руки правосудия еще много военных преступников.
Жизнь никогда не закрывает своих сюжетов, и в Нюрнберге осталось много неразрешенных проблем.
Лесничий, бывший узник Освенцима, грустно улыбнулся, когда я вручила ему свой отзыв о Зуле, но я не могла написать там ничего, кроме общих слов о ее пребывании в лагере. И этот мужчина, запутавшийся в своих двух исковерканных браках, поспешил дальше, надеясь, что ему удастся склеить остатки жизни, если он соберет достаточное количество отзывов об образцовом и достойном поведении Зули в концлагере.
Только профессору Эстрайхеру повезло: он нашел алтарь Вита Ствоша в целости и сохранности, с «чудом спасшимся» ящиком. Ему удалось напасть и на след немецкого мастера, которого во время войны привезли в Польшу и он по приказу гитлеровцев разобрал деревянную раму гигантского алтаря. Этот мастер указал, где могли спрятать разобранную раму. Эстрайхер добрался до этого места, но тайник был пуст. И он опять искал и искал, расспрашивал всех и вот однажды совершенно случайно обратил внимание на штабель дров, привезенных на американскую кухню в распоряжение повара. Он подоспел в тот момент, когда повар только-только послал своих помощников за сухим деревом на растопку. Они успели разрубить и сжечь первую доску.