Я представлял дождливый день и черную, сгорбленную от скорби толпу вокруг, такую, что не протолкнуться поближе. Рыдающую мать, борящуюся с желанием поскорее закрыть гроб или даже подержать над ним зонт, чтобы ее малышка не промокла и не заболела, но в то же время понимающую – это последние капли дождя, которые когда-либо прикоснутся к телу дочери, будто слезы, сбегут вниз с неподвижных, бледных щек…
Интересно, найдется ли хоть один человек, который бы жалел о моей смерти? Сказал бы, что меня ему будет не хватать? Искренне, не для поддержания традиции. Хотя, какой, к черту, традиции – скорее всего, я буду похоронен без свидетелей, в безымянной могиле под номером, и, не будь я в розыске, процедура отличалась бы лишь табличкой с фамилией, вынужденным присутствием сестры и какого-нибудь делегата с работы. Я был лишним для всех, хотя до сих пор искренне не понимал, почему.
Я сошел через несколько остановок, с опозданием поняв, что автобус едет в центр. Незачем лишний раз искушать судьбу, тем более что сейчас, насквозь провонявший дымом, в забрызганных грязью брюках и ботинках, в измазанной кирпичной крошкой куртке я не слишком буду выделяться в спальном районе. Здесь можно сойти за местного в недельном запое, чем никого не удивишь, в отличие от ухоженных жителей престижных кварталов. Подумать только, а ведь недавно было наоборот. Но к чему вся эта философия в момент, когда нужно разобраться, как логичнее потратить последнюю сотню, обнаруженную случайно в потайном кармане. Доброго имени мне не вернуть, даже если меня чудесным образом оправдают. Да и было ли это имя вообще?
В небольшом универсаме я остановился у стеллажа с лапшой быстрого приготовления, ориентируясь на цены и уже ощущая тошнотворный вкус этой дряни. Тот факт, что у меня нет больше ни квартиры, ни розетки, ни чайника, всплыл в голове не сразу. Выругавшись сквозь зубы, я побрел к полке с плавлеными сырками. Один из них, со странным названием «Дружба», оказался на полу после моих неловких попыток достать самый дальний. Что есть дружба? В школе даже говорить со мной считалось зазорным. В институте я ничем не выделялся, но поневоле держался особняком. Люди не задерживались рядом надолго – что-то во мне отталкивало их. Может, моя настороженность, может, немногословность и неумение поддержать беседу. Никому не приходило в голову, что я могу быть интересным – а ведь интерес, как мне казалось, и есть основа дружбы.
Машинально я сунул сырок в карман брюк, и сделал два шага по направлению к хлебным полкам, после чего остановился, осознав ошибочное действие. Рука моя нащупала в кармане оберточную фольгу с прохладным прямоугольником внутри. А если не выкладывать его обратно? На выходе точно нет рамки, реагирующей на штрих-коды – магазин не того масштаба, чтобы так заботиться о безопасности. Если просто выйти, как ни в чем не бывало, и не мучиться больше от спазмов в желудке? Вспомнилось, как недавно бродил по гипермаркету с полной тележкой продуктов и краем глаза заметил подростков, заговорщически перешептывающихся и хихикающих. Я остановился в стороне, делая вид, что читаю состав на упаковке печенья. Конечно же, их заговор стал сразу понятен – тот, что помладше, стоял, боязливо озираясь по сторонам и закрывая спиной друга, который уже запихнул в поясную сумку пару сникерсов. Я посмеялся про себя конфетной воровской романтике, и думал, что забыл об этом случае. Как оказалось, нет.
Спустя пару минут помимо сырка в моих карманах оказались банка шпрот – достаточно плоская, чтобы быть незаметной, шоколадный батончик и пакетик жареного арахиса. Сонная кассирша с чрезмерно налакированной челкой, пробила бутылку воды и бутербродную булку, почти не открывая глаз. Охранник даже не появился на входе – может, его там и вовсе не полагалось, а может, он просто мирно похрапывал в подсобке среди пустых банок из-под энергетиков и пива.
На улице уже ощутимо начинало сереть, хоть туман и не спешил рассеиваться. Меня отчего-то бросило в жар. Неужели все так просто? За мной нет никакой погони, никому и в голову не пришло вывернуть мои карманы на глазах у редких покупателей. Я свободен и на сегодня еды у меня достаточно, чтобы в голову не лезли мысли о бесславной голодной смерти. Все это напоминало страницы приключенческих романов, прочитанных мною в детстве, и какое-то новое, незнакомое до сих пор ощущение заполняло меня изнутри, врывалось в легкие, сладко щекотало в животе.
В заброшенном здании, расположенном посреди разросшегося парка, я решил остановиться и укрыться от глаз. Некогда здесь размещался магазинчик и кафе-мороженое, теперь же постройка пришла в запустение и выглядела, как декорация к фильму о чернобыльской аварии. На первом этаже стоял стойкий запах плесени и мочи, а пол был буквально устлан всевозможным мусором. Остов витрины с давно разбитыми стеклами превратился в подставку для длинного ряда банок и бутылок разного калибра. В дальнем, самом темном углу, валялась груда тряпья, напоминающая лежанку бомжей. Задерживая дыхание от накатившего приступа тошноты, я поднялся по лестнице на второй этаж. Здесь обстановка была довольно сносной. Стены покрывали многочисленные «татуировки» в виде незамысловатых граффити с именами влюбленных пар, суицидальные стихи и пацифистские призывы вперемешку со свастиками. Похоже, тут находила пристанище самая разнообразная публика. Но, наверное, все они без исключения закидали бы меня камнями и бутылками, узнав, почему я оказался здесь.