Октус оторвался от бокала:
— Де Во… Мне сказали, что вы хотите говорить со мной. По личному делу.
Он кивком лысеющей головы указал на кресло напротив. Титул позволял мне сидеть в присутствии брата Императора — Великого герцога. Впрочем, как и в присутствии самого Императора.
— Что у вас за дело, де Во?
— Сущие пустяки, ваша светлость. Хочу уладить одну формальность на счет захваченных рабов.
Толстяк поднял тонкие брови:
— Мы разве брали на Норбонне рабов? А… — протянул Сенатор, прозрев. — Вы присмотрели девку, полковник. Наслышан.
Я кивнул.
Формальность, но в присутствии Великого Сенатора любые трофеи официально принадлежат ему. Если я хочу забрать себе рабыню — я должен выкупить ее у Сенатора.
Октус оскалился:
— Хороша? Если уж сам де Во польстился.
Я сжал зубы до ломоты в челюсти, мгновенно представив перед глазами проклятое лицо:
— Недурна.
— Можешь не юлить, — фамильярно перебил старик, заметив мою перемену. — Все знаю. Ты такого шуму наделал. Едва город не сжег.
Я напрягся.
— Вспоминать это дело никто не хочет, — Октус посерьезнел и уже не напоминал пьяного дурака. Его многие недооценивали. — Ни к чему. Хочешь себя потешить — никто не остановит. Думаю, имеешь полное право. По документам она норбоннка. Дочь норбоннки. И цена ей, как обычной норбоннке — три тысячи. Остальное меня не касается. Честь высокого дома не затронута — этого дома нет. Потому поступай, как хочешь. Вещь твоя, только загляни к секретарю, чтобы отметил в реестре.
Сенатор собственноручно наполнил бокал и протянул мне:
— Поздравляю с удачной покупкой, полковник.
8
Голова раскалывалась от едва уловимого низкочастотного гула, в ноздри пробивался навязчивый химический запах. Холодный мерцающий свет резал глаза, вызывая приступ тошноты. Я потерла горящие виски, с трудом поднялась на локтях и огляделась: металлическая конура, гладкая и монолитная, будто внутри одной из тех зеркальных бутылок, в которые мы разливаем дынное пойло. Холодно. Последнее, что я помню — холодный укол в шею и кровь на своих пальцах.
Я с трудом села и, превозмогая дурноту, принялась шарить руками по стенам, в надежде найти дверь. Ни двери, ни окна, ни единого вентиляционного отверстия, лишь три зеленые лампочки на потолке — маленькие, как звезды, жалящие, как иглы, зудящие, как предчувствие неотвратимой беды. Я легла на живот, обхватила голову ладонями, чтобы не видеть этого тошнотворного света, и попыталась собраться с мыслями, но в голове навязчивой мухой билась боль.
С едва уловимым шорохом в стене образовался дверной проем. Два черных имперца взяли меня под локти и выволокли в ярко освещенный коридор, сверкающий сталью.
Имперский корабль. Я просто знала.
Меня привели в каюту и поставили на колени перед сидящим в кресле полковником с длинной косой, перекинутой через плечо. Ни светлой, ни темной. Я давно научилась различать имперские звания по форме. На серый мундир, искрясь синими камнями, спускалась длинная серьга. Если ее выдрать — мочка раскроится пополам и зальет кровью китель... Он курил и тыкал полированным ногтем в лежащий на коленях планшет. Наконец, поднял голову и долго смотрел на меня, неспешно выпуская струи сизого дыма.
Я знала, что это он — эти глаза не спутаешь ни с чем. Лениво дымил сигаретой и смотрел через прищур темных ресниц. Он снился мне в больном воспаленном кошмаре.
Полковник отложил планшет и откинулся на спинку кресла:
— Хотела обмануть меня?
Я замотала головой, ощущая, как внутри плещется боль.
— Ты пыталась бежать. Заставила моих солдат зайти в пески.
Я поджала губы и выплюнула:
— Не перетрудились.
Я почти ждала этот удар по лицу. В голове будто что-то лопнуло и разлилось в висках колкой немеющей волной.
— У тебя длинный язык? — он, конечно, не ждал ответа. — Я могу его отрезать.
Я постаралась улыбнуться, хоть и внутренне сжалась от этих слов:
— Вы все можете.
Полковник подошел совсем близко, ухватил жесткими пальцами за подбородок, вынуждая смотреть на него. Я помню эти проклятые руки.
Он заставил меня подняться во весь рост, запустил пальцы в спутанные волосы и сжал кулак, наблюдая, как изменяется выражение моего лица.
— Раздевайся, — он разжал пальцы и отстранился на шаг.
Я опешила от просьбы и, конечно, не шелохнулась. Я не шлюха, чтобы оголяться перед первым встречным, пусть и высокородным офицером.
— Ты плохо слышишь? Я сказал, раздевайся, — он прищурился, и я увидела в желтых глазах безумное холодное пламя.
Я не шелохнулась.