— Он пьян, — в отчаянии сказал Троглио, опуская на лавку приподнятое за грудки тело, — я даже не представлял, что человек может до такой степени набраться.
— Человек может и не такое, — со зловещим спокойствием в голосе сказала Лавиния.
— Честно говоря, я не знаю, что нам предпринять, — морщась от боли в ноге, сказал Троглио.
Пьяный испанец лежал навзничь на лавке, разметав свои загребущие ручищи, из горла у него вырвался мощный клекот.
Его супруга, крупная вальяжная мулатка, спокойно объяснила, что вообще-то ее муж человек обязательный, и если берет деньга, то всегда отрабатывает. Но если уж напьется, лучше его сразу застрелить, потому что разбудить в таком состоянии его еще не удавалось никому.
Лавиния остановилась над грузным, густо пахнущим телом, сжимая под камзолом рукоять спрятанного кинжала. Если бы она не боялась нашуметь и поставить под угрозу срыва свое предприятие, она бы, ни на секунду не задумавшись, воткнула кинжал в сердце этой пьяной свиньи.
Преодолев свой соблазн, она повернулась к Троглио.
— Вы помните, где в прошлый раз пробирались в город?
— В общем… в общем, да. Там такая калитка в стене, прикрытая зарослями.
— Сможете сейчас ее отыскать?
— Навряд ли.
— Значит, сможете.
Троглио жалко улыбнулся.
— Как зовут твоего мужа? — резко обернулась Лавиния к мулатке.
— Фаустино. Фаустино Асприлья.
— Он часто бывает в городе?
— Довольно часто. Иногда. Не знаю. Мы живем бедно…
— Вы знаете имена тех, с кем он обычно там имеет дело?
Мулатка зашмыгала носом.
— Думайте скорее, может быть, это сохранит жизнь вашему мужу.
— Я не знаю. Не уверена, но, кажется, одного он называл.
— Как называл?! Ну же!
— Кажется Бенито, а может быть, и не Бенито…
Лавиния достала из кармана золотую монету.
— Точно, Бенито, а второго, дай Бог памяти, а второго…
Появилась и вторая монета.
— А второго Флоро. Именно так, сеньора, Бенито и Флоро, они стражники, сеньора, они охраняют вход в калитку.
— Ну что ж, — Лавиния поправила шляпу, — попробуем сами.
Мулатка засунула монеты в рот.
— Теперь вы, Троглио, будете у нас Фаустино Асприлья, и вам надлежит любой ценой договориться с вашими приятелями Бенито и Флоро.
Троглио занервничал.
— Но они сразу догадаются, что это не я, то есть это не он. Я не так уж чисто говорю по-испански. У меня акцент.
— У них, — Лавиния указала на матросов, — совсем нет акцента, потому что они не знают по-испански ни слова. У меня тоже нет, но Бенито и Флоро наверняка помнят, что их друг Фаустино был не женщина.
Возразить было нечего, Троглио покорился.
— Так, чья очередь нести мистера Троглио?
Один из матросов охотно рухнул на колени, собираясь принять управляющего на закорки.
— Папочка, теперь ты знаешь все, и я думаю, что поможешь Элен и Энтони.
Дон Франсиско лежал глубоко в пуховиках и тяжело дышал. Рядом с постелью стояли медные тазы с мокнущими в них полотенцами, спиртовки. На белой тряпице валялись в беспорядке инструменты для кровопускания. Чадили, догорая, свечи.
— Не думал, что ад начинается столь задолго до смерти, — сказал дон Франсиско, слабой рукой подтащил к груди угол простыни и промокнул обильный пот, собравшийся в выемке под кадыком.
— Папочка, сделай доброе дело, это облегчит твою душу, я умоляю тебя.
— Аранта, когда мне понадобится священник, я позову отца Альфонсино. Не надо читать мне проповеди и не надо лить надо мною слезы, будто я неисправимый грешник.
— Но ты же понимаешь, что я права, я никогда, согласись, никогда не вмешивалась ни в какие дела, я всегда была маленькая, слишком маленькая. И слишком глупенькая. Ты можешь не принимать в расчет мои доводы, но ты не можешь не поверить моим чувствам.
Дон Франсиско закашлялся.
— И твои чувства велят тебе выступить против твоего родного брата?
— Если бы ты знал, как мне трудно было прийти к такому решению! Сколько ночей напролет я проплакала, расставаясь в душе со светлым образом Мануэля, — обожаемого Мануэля, лучезарного Мануэля! За последние месяцы он не сделал ничего, ничего, чтобы вернуться на прежнее место в моей душе.
Дон Франсиско продолжал бороться со своим кашлем, но это давалось ему все труднее и труднее.