— Конечно, конечно, — Деревьев схватился за дипломат.
Старик встал.
— Модест Матвеевич как-нибудь вам позвонит.
Кивая, пытаясь улыбнуться, отчего по лицу прошла серия нелицеприятных гримас, писатель выбежал на веранду, покрутился в облаке пара, нащупал входную дверь и наконец оказался под тихим мощным снегопадом.
Нечитайло с Борьком все-таки явились ночевать. Скрытно протащить их в комнату не удалось. Увлекаемый по темному коридору, президент успел раз десять громогласно заявить, что переплет у Миньки будет только твердый.
— Как камень, Борек, как камень.
Перед выскочившим на звуки пьяного человеческого голоса Сан Санычем Деревьеву пришлось бить себя в грудь, уверяя, что это «в последний, последний, совсем последний раз». Войдя в комнату, он обнаружил, что Нечитайло опорожняет желудок на одну из контурных карт, заготовленных для мультипликационного проекта. Территория России была уже превращена в свалку радиоактивных отходов. Коммерческий директор стоял рядом на четвереньках и подозрительно икал.
Рано утром, затравленно покидая квартиру, Нечитайло попытался облобызать хозяина, но тот позволил лишь обдать себя перегаром и отстранился.
— Старик, через две-три недели аванец, понял? Ты меня знаешь. Ну, давай!
И они пошли похмеляться.
Наташа вбежала с мороза раскрасневшаяся, весело агрессивная, размотала длинный, по моде семидесятых годов, шарф, бросила на стол папку с «материалами», по инерции приложила руки к кафельному панцирю печки и тут же фыркнула:
— Муляж.
Деревьев развязал тесемки и открыл папку.
— Чем у тебя тут воняет?
— «Империал» ночевал.
— Этот издатель с губами? А бабки привез?
— Обещал недели через две-три! — задумчиво ответил Деревьев, перелистывая страницы.
— Ха-ха-ха! — аффектированно сказала Наташа и похлопала себя по полным коленям, повела плечами, взбила обесцвеченную перекисью водорода шевелюру. — Слушай, я давно хотела тебя спросить…
— Спроси.
Наташа немного поерзала по трупу тахты, как бы вытаптывая для себя жизненное пространство. В ее голосе, когда она заговорила, чувствовалась новая решимость, она собиралась дать какой-то бой. Деревьев в это время морщился, трудно было сказать, к чему это относится, к самой ли белокурой бестии или к тому, что она принесла.
— Я наконец хочу понять, почему ты разрешаешь мне приезжать сюда только днем. Что это — каприз, комплекс или я не знаю что?
Деревьев направил в ее сторону порцию с трудом высвобожденного внимания.
— Сначала я действительно думала, что по ночам ты работаешь, и довольно долго так думала…
Деревьев сорвал со стола нервно всшелестевший лист бумаги и сунул его под нос идущей в наступление блонде.
— Что это?! Я спрашиваю, что это, а?!
Художница брезгливо скользнула взглядом по размалеванной цветными фломастерами карте и попыталась гнуть свое.
— Но недавно мне пришла в голову мысль.
— Скажи ты мне, ради Христа, радость моя Наташа, когда это Наполеон доходил до Урала?!
— Причем здесь Урал, причем здесь Наполеон?! Ты мне лучше скажи, кто здесь ночует вместо меня?
— А это?! Это уже вообще… В 1939 году не Польша напала на Германию, а наоборот.
Деревьев яростно потрясал грохочущей бумагой.
— Я не знаю, на кого напала Польша, а на меня напала злость. Ответь мне немедленно, какая тварь…
Молодой писатель отшвырнул контурные карпы в угол и резко прошелся по комнате, вернулся к столу и несколько раз изо всех сил хлопнул ладонью по толстой стопке бумаги.
— Это все брак!
— Ты собрался жениться, дорогой? — кокетливо улыбнулась Наташа.
Деревьев на мгновение онемел от этого водевильного поворота.
— Что-о?! Что ты сказала? Да ты бы лучше… Художница! С этим никуда нельзя соваться. Два месяца псу под хвост.
— Не два месяца, а семь лет. Семь, семь лет, — Наташа вскочила. — Япония ему, видите ли, не понравилась.
— Какая Япония, что ты мелешь!
— Извращенец! То карты какие-то идиотские ему рисуй, то трахаться он может только с двух до пяти, — Наташа начала наматывать свой шарф на голую шею.
Деревьев сорвал с вешалки еще холодное пальто художницы и швырнул в нее.
— Вон!
Наташа, вдруг потеряв решимость, опустилась на связку книг в углу и начала краем шарфа размазывать слезы. Писатель отвернулся и сказал, глядя в наполненное снегопадом окно:
— Сейчас ты скажешь, что любишь меня, что хотела бы со мной жить (дословное воспроизведение фразы, сказанной Наташей при сходных обстоятельствах).