— Ничуть. Более того, я думаю, истерика этого вашего товарища имела под собой некоторые основания.
— Осталось ему только подать на алименты, — отвратительно захихикал писатель. — Брать с меня каждое четвертое слово.
— Напрасно вы иронизируете. Пойдемте еще выпьем. Я собираюсь поговорить с вами о вещах намного более удивительных, чем рождение ребенка из телефонной болтовни.
Проснувшись, Деревьев сразу вспомнил, что с ним произошло. Он лежал в обнимку со своей жесткой подушкой и затравленно косился в сторону письменною стола, на котором громоздились многочисленные доказательства того, что вчерашнее приключение ему не приснилось. Пузатые бутылки, заморские жестянки. Помимо обычных похмельных радостей — тошноты, головной боли, чувства вины — Деревьева донимало ощущение, что он куда-то скользит, сползает, рушится. Не столько в качестве тела, сколько в качестве личности. Непонятным пока способом он влип в неприятную и, возможно, опасную историю. Он мог бы довольно долго пролежать в таком притаившемся положении — сидя в зыбучих песках неизвестности, лучше не совершать резких движений. Но вот холодильник. Он вдруг громко щелкнул и ласково заворковал. Деревьев зажмурился. Он слишком точно знал, что холодильник отключен и пуст. Значит, окружающий мир осторожно показывает зубы своих новых законов. Если теперь кто-то войдет сюда через стену или снег окажется горячим, как в известном романе, можно будет не удивляться.
Впрочем, все это лишь паника. Надо себя преодолеть. Деревьев решительно встал. Его качнуло, только схватившись за спинку стула, он смог удержаться на ногах. И тут он понял, что навязчивое чувство сползания куда-то имеет довольно простое объяснение: задние ноги тахты окончательно разъехались и, стало быть, матрац лежал под углом к полу. Теперь следовало разобраться с холодильником. Когда Деревьев направился к нему, осторожно передвигая ноги, тот сразу икнул и затих. Сыто так икнул, опасливо. Но это не сбило Деревьева, он открыл дверцу и тихо сказал:
— Ну, понятно.
Холодильник был набит баночным пивом.
Раздался звонок. Просеменил Сан Саныч к двери. Деревьев тоскливо понял, кто пришел.
Утреннее явление Ионы Александровича было даже внушительнее вчерашнего. Он поздоровался, опять, как в первый раз, занял крутящееся кресло, а хозяину жестом определил сесть на раненую тахту. Деревьев подчинился.
— Вы только что встали?
Отрицать было глупо.
— Вы… у вас очень уж взъерошенный вид.
Писатель обеими руками кинулся проверять состояние прически.
— Вообще-то я стригусь, но здесь…
— Выпейте пока пива.
Деревьев встал и направился к холодильнику.
— Одну банку. Нам предстоит довольно серьезный разговор.
Стараясь не морщиться — он никогда не любил баночного пива, — Деревьев осушил жестянку. Напиток свое действие оказал. Внутренне расслабившись, пригладив волосы, подложив руку под правую ягодицу, писатель более-менее уверенно поглядел в глаза гостю.
— Насколько я понимаю, у вас есть ко мне несколько вопросов.
— Строго говоря… говоря по совести, многое у меня в голове… — писатель сделал соответствующее движение рукой.
— То есть вы ничего не помните?
— Почему же, помню-то я как раз многое, например… ну, многое помню.
— И вас больше всего волнует, до какой степени то, что я вам вчера говорил, соответствует действительности?
Деревьева волновало не только это, но он предпочел кивнуть.
— Понятно. Давайте сразу перейдем к делу. Что вы скажете на мое главное и основное предложение?
— Я скажу, — писатель замялся, — я понимаю, что это никакая не шутка, я стараюсь воспринимать это серьезно, но все равно как-то не очень-то…
— Договаривайте, не стесняйтесь. В наших общих интересах уточнить все детали дела. Особенно сверхъестественные, так сказать, детали.
Деревьев глубоко вздохнул, у него возникло что-то вроде раздражения. Надо рубануть сразу, околичностями от этого прилипчивого миллионера не отделаешься.
— То есть вы хотите сказать, Иона Александрович, что, если я стану писать для вас эти книги, то гонорары за них вы будете — у вас есть такой способ — пересылать в мое прошлое. Когда я был нищ, гол и так далее, да?
Высказанная на свету, в слишком реальной комнате, мысль эта показалась Деревьеву столь беззащитно нелепой, что он ощутил острейшее чувство неловкости. Если бы за всей этой болтовней не стояло громадное, проверенное богатство, если бы сам Иона Александрович не был столь убедителен и солиден, можно было бы спокойно вызывать психушку или просто вытолкать в шею назойливого посетителя.