— Собственно, нам пора. Осталось только уточнить, когда мы можем ждать вас с вашей «Илиадой»…
— Недели через две. Потом еще перепечатка…
— А вы пишите сразу на машинке.
Иона Александрович медленно застегнул пальто, в лице его появилась отрешенность и высокомерие. Он смотрел на писателя подчеркнуто сверху вниз.
— Больше мы с вами, вероятнее всего, не увидимся. Связь будете поддерживать с Владимиром Петровичем.
До писателя смысл этих слов дошел не сразу. Иона Александрович успел величественно покинуть комнату. Жевакин сунул в руку старому другу конверт с купюрами и последовал за хозяином.
Накануне переезда, укладывая и увязывая свои пожитки, Деревьев хотел было навсегда избавиться от части своих многочисленных, вечно расползающихся черновиков. Остановил его, как ни странно, мельком брошенный когда-то совет Ионы Александровича: относиться к черновикам как можно бережнее. Деревьев уже даже втайне не надеялся, что ему когда-то что-то удастся соорудить из этих пыльных бумажных развалин, но авторитет издателя был в его глазах так велик, что он не мог не последовать его совету хотя бы частично. Присовокупив к рукописям две пачки самых ненужных книг, он уговорил Сан Саныча (при помощи тысячерублевой банкноты) предоставить им временное убежище на тумбочке в темном, пахнущем прокисшей обувью углу коридора. И избавился, и не выбросил.
Квартира как квартира. Однокомнатная, более-менее меблированная. Единственный недостаток — отсутствие телефона — в глазах нового жильца выглядел как раз достоинством. Дубровский, конечно, пообещал бы никому номера не сообщать, но обещания по слабости характера не сдержал бы. Об этом удовлетворенно думал новый хозяин, рассовывая вещички. Слава богу, кочевая жизнь не позволяла обрасти имуществом, обустройство на новом месте прошло почти мгновенно. Дальше что же? Надо обмыть событие. Деревьев с удовольствием избежал бы этого. «Илиада» и только «Илиада» была у него в голове. Но лучший друг уже уселся на табурет посреди кухни и всем своим видом выказывал справедливое ожидание. Скажем, Жевакин в этой ситуации решительно и грубо заявил бы чего и сколько он желает выпить. Дубровский вел себя деликатнее и тоньше, но отказать ему было так же невозможно.
Деревьев решил, одеваясь, раз уж все равно не избежать ненужной пьянки, надо удивить «старика» — на один вечер сделаться Ионой Александровичем и устроить небольшое алкогольное шоу. Разумеется, переплюнуть возможности издателя писателю трудно, но когда Деревьев укладывал свои покупки в сумку, зрелище получилось впечатляющее. Тут за его спиной раздался громкий женский голос:
— Какая встреча!
Внутренне побледнев, как сказано где-то у Диккенса, Деревьев обернулся. Перед ним стояла его законная жена. Конечно, он растерялся. У него было такое чувство, что его застали на месте преступления. Антонина Петровна смотрела на него так, будто видела насквозь. В ее улыбке было больше превосходства, чем удивления. Она была по-прежнему моложава, крепка, свежа, все добротные женские свойства с годами в ней как бы «настоялись». Она очень уютно себя чувствовала в длинном пуховике, круглые ясные глаза убедительно смотрели из-под роскошной меховой шапки.
— Откуда ты здесь взялся?
— Живу. Теперь. — Деревьев кивнул в сторону двенадцатиэтажки, из которой только что прибежал.