Если бы у него спросили, почему, на основании каких фактов или хотя бы примет он столь драматически расценивает и так высоко возносит этот свой визит, он мог бы, конечно, ответить, что вся история его взаимоотношений с таинственным финансовым титаном Ионой Александровичем носила весьма необычный и даже несколько ненормальный характер. И сейчас история эта явно достигла кульминации.
Веселый негр подергал рукав его рубашки и, засучив штанину, показал три неинтересных шрама на правой щиколотке.
— Это все тогда, понял, да? — радостно сказал он.
— Лично Фидель? — спросил Деревьев.
— Что? — заинтересовался негр.
Но объяснение не состоялось. Мимо столика прошел Ярополк Антонович в стального цвета костюме. Светский комбинезон, а не одежда. Под руку он вел крупную рыхлую даму. Облик ее был столь же неприятно знаком писателю, как и голос бывшего ответственного секретаря. Итак, здесь идет просто-напросто хоровод воскресших из забвения. Кто же тогда этот женского пола мертвец? Дама на мгновение повернула к Деревьеву лицо, рассеянно повернула, продолжая слушать красноречивого спутника. Этого оказалось достаточно. Владелица Аполлодора. Та самая, к которой они тоща ездили с…
Стальной мужчина с оплывшей женщиной свернули за жасминовый куст, и в конце освобожденной ими тропинки Деревьев увидел его. Он переоделся. То есть вернулся к своему обычному облику. Длинный черный сюртук, изящно завязанный платок. Туфли на каблуках обычной высоты. Волосы в классическом исполнении. Стало быть, суетливо кашеваривший толстяк в белых штанах — мираж.
За спиной Ионы Александровича тихонько потрескивала поливальная установка, допущенные к ее струям лучи наигрывали дрожащую радугу в тени очередного каштана. Фигура издателя занимала настолько выгодное положение на фоне этого явления местной атмосферы, что, когда он поднял руку и сделал приглашающий жест, запутавшийся в своих чувствах и подозрениях сочинитель облегченно подошел к нему.
Как всегда, Иона Александрович не поздоровался, и, как всегда, Деревьев счел это вполне нормальным. Хозяин медленно развернулся и двинулся по узкой тропинке прочь от стола, за которым остались сидеть и черные и белые слуги, в тыл огромному дому. Конечно, писатель поспешил за ним, топча одуванчики, цепляясь ботинками за мелкие кочки. В тылах было прохладно и не было ни души. Старинный сарай, покосившаяся поленница, раскуроченные ящики, битое стекло, топор, одним мизинцем вонзившийся в колоду. И снова поляна, теплый дерн, две веселые сосны. Они оказались на соседнем уже участке. Деревьев понял, что за то время, пока он здесь отсутствовал, Ионе Александровичу удалось завладеть второй половиной дома. Поскольку молчание затягивалось, Деревьев заискивающе поздравил мощную спину издателя с таким чудесным приобретением. Тот резко остановился и, не оборачиваясь, сказал:
— Уж не думаете ли вы, что я сделал это на деньга, заработанные с помощью ваших романов?
Деревьев помялся, стараясь улыбнуться как можно независимее.
— Но тем не менее, Иона Александрович, вы сами говорили, что заработать собираетесь. Договор, или, вернее сказать, уговор, у нас был честный. И если вы понесли…
— Нет, уговор у нас был абсолютно бесчестный.
Иона Александрович развернулся и вплотную подошел к писателю, и тот, чтобы хоть как-то противостоять его каблукам, взобрался на попавшийся под ноги холмик.
— Я вас обманул, господин сочинитель. Я не издал ни одной вашей рукописи, более того, я и не собирался этого делать. А так называемое «Избранное» существует только в одном экземпляре. Или в двух-трех, что, собственно, одно и то же.
Он достал платок и шумно высморкался.
— Вы, кстати, вообще довольно странный человек, если не сказать больше. Честно говоря, я и не рассчитывал так просто убедить вас заняться такой вот литературной деятельностью. Это был лишь один из моих планов. Причем самый вычурный и экстравагантный. Надо же, именно он сработал. Чем сложнее, оказывается, тем надежнее.
Издатель замолчал. Деревьев, который во время этой речи тупо рассматривал волосяной островок под его нижней губой, поднял взгляд и попытался посмотреть издателю в глаза. И увидел огромные, влажные, выкаченные органы. Никакой глубины и сложности в них не было. Под ними, быстро набирая тяжесть, отвисали щеки, они, равно как и нос, были плотно испещрены проступившими сосудами, что вызывало нелепые мысли о мозаике. И наконец волосы — кто бы мог подумать, что они у издателя крашеные, густо и небрежно. Степень искусственности, эклектичности этого облика была так велика, что возникало сомнение, обеспечен ли он вообще какой-нибудь единицей жизни.