Шесть дней Ознобишин пробыл у Нагатая. За это время беку стало так хорошо, что он даже пробовал вставать на ноги и ходить, поддерживаемый Михаилом.
Нагатай повеселел, жизнь возвратилась к нему, и румянец заиграл на его пухлых щеках.
Глава восемнадцатая
- Слава Аллаху! - сказал Нагатай пришедшему Бабидже. - Мне стало лучше. Это урус мне помог своими пчелами. Без него был бы конец.
Бабиджа улыбнулся на эти слова и, покачивая головой, заметил:
- Что урус! Это каждый смог бы.
- Не скажи. Досточтимый знахарь Бахтияр чуть не уморил меня своим дымом. Лекарь хана только разводил руками да вздыхал. А этот сразу сказал пчелами. - Нагатай подумал немного и предложил: - Продал бы ты мне своего раба, уважаемый Бабиджа. Я не поскуплюсь.
Бабиджа давно хотел расстаться с Озноби и не делал этого потому, что ждал вестей с Руси, все надеялся, что московский князь пришлет выкуп за своего тиуна. Однако с Руси не было ни денег, ни ответа.
Поэтому, чтобы Нагатаю ещё сильнее захотелось иметь у себя этого раба, Бабиджа принялся его расхваливать. Он говорил, как жалко с ним расставаться, какой это исполнительный, умный, а главное - везучий раб. Несмотря на то что Озноби неверный, как и все русские, почитавшие своего Ису и Троицу, он, может быть, не совсем неверный, а слегка заблудший. Ибо, как им замечено, Господь, всемилостивый и справедливый, оказывает ему свое покровительство и защищает его от бед.
- Хорошо, - прервал его Нагатай, сразу поняв, к чему он клонит. - Что же ты за него желаешь?
Бабиджа хитро улыбнулся и осторожно погладил свою бороденку сверху вниз - ему неожиданно пришло на ум обменять Озноби, но ничего равноценного, как ему казалось, у Нагатая не было. Впрочем, только одно, пожалуй, могло стоить его - молоденькая красавица китаянка Кокечин. Однако Бабиджа боялся и заикаться об этом, зная, как Нагатай любит эту рабыню.
- Ну и что же?
Бабиджа подумал, усмехнулся и решился:
- Если только Кокечин.
Нагатай согласился сразу, точно ждал этого:
- Хорошо. Я отдаю Кокечин за Озноби.
У Бабиджи лицо сразу стало серьезно, он заколебался: не продешевил ли, все-таки Кокечин - женщина, а Озноби - мужчина. Не попросить ли ещё и белого мула в придачу?
Он не посмел попросить мула, а только проговорил:
- Согласится ли Джани?
- Она не будет возражать, - ответил Нагатай и дернул за шнурок, свисающий с потолка. Раздался мелодичный звон колокольчика - так Нагатай вызывал свою дочь, находившуюся в соседних покоях.
Им пришлось подождать, пока настоящая хозяйка этого дома не явилась на зов отца. Джани вошла, молча отдала салям Бабидже и осталась у входа. Она была одета в домашнее платье. Без всяких украшений и румян строгой красоты лицо её было спокойно и приветливо: с улучшением здоровья отца и она воспрянула духом.
Нагатай поведал дочери о заключенной сделке. Молодая женщина выслушала, кивнула в знак согласия и вышла распорядиться, чтобы подготовили Кокечин к отъезду.
Когда Ознобишин узнал, что хозяин обменял его на женщину, он не очень опечалился. Правда, ему не было известно, что он приобрел, но хорошо известно, что оставил. Только в одном он был твердо уверен - хуже не будет. Он всегда говорил утешительное: "Что Бог ни делает, все - к лучшему!" И не беспокоился понапрасну.
При прощании со своим прежним хозяином Бабиджей Михаил напомнил ему об обещании наградить его, если Нагатай выздоровеет. Удивленный смелостью раба, бек молвил, разведя руками:
- Все это так. И я очень сожалею, что не могу выполнить своего обещания. Сам посуди: как я могу наградить тебя - ведь ты теперь не мой раб. Нагатай может подумать, что я подкупаю его раба. А это нехорошо. Я не хочу ссориться с Нагатаем.
Михаил понимал, что скуповатый Бабиджа придумал эту отговорку только что, однако, согласившись с его доводом, спросил:
- А ежели я по-прежнему был бы твой раб?
- Будь уверен - я бы не поскупился. Да я уже приготовил для тебя дар.
Ознобишин нашелся что сказать на это:
- Тогда отдай его твоим рабам... моим соплеменникам. Я знаю, их не кормят. Я ведь выполнил все, что ты мне повелел.
Сидя верхом на своем коне, Бабиджа помолчал немного, смотря на него, потом сказал, слегка улыбнувшись:
- Оказывается, ты не так прост, как я предполагал, - он зацокал языком. - Но боюсь, что и этого мне не удастся. Из всех только один остался в живых. Да и того, думаю, не сегодня-завтра не станет.
Михаил подошел поближе и с мольбой в голосе проговорил:
- Он не может умереть голодной смертью, бек... Будь милосерден! Вели кормить его за мой дар.
Конь под Бабиджей заплясал от нетерпенья и отступил на несколько шагов от Михаила. Бек обрадованно заговорил:
- Выходит, ты распорядился своим даром? Ну что ж. Это мне нравится. Я повелю дать ему еды. Останется жив - пошлю к Ергашу вместо тебя. - И, дернув за уздечку, направил коня в открытые ворота.
Михаил остался удовлетворенным разговором с Бабиджей, хотя и не узнал, кто же из рабов остался жив: Тереха или Вася?
Городской двор Нагатая с внушительными крепкими постройками, большим густым садом, загонами для скота, конюшнями, да и сам господский дом, каменный, на высоком подклете, отапливаемый под полом, говорили о богатстве и знатности хозяина, о бережном и рачительном отношении к своему добру. Это понравилось Михаилу. Здесь каждый был занят только своим делом, никто ни на кого не кричал и не размахивал палкой, как это бывало во дворе Бабиджи. Приказания отдавались спокойным голосом либо самой Джани, либо векилем, старым Коджием, ходившим с посохом и постоянно жаловавшимся, как и хозяин, на свое нездоровье, на боли в пояснице и в боку.
Вначале Михаил долго не мог привыкнуть к тому, что его не подымают на заре, не кричат на него и не гонят на работу. Он просыпался сам, на рассвете, и, вытянувшись на циновке под старой верблюжьей попоной, выданной ему Коджием, прислушивался к каждому шороху, к каждому скрипу половиц и дверей. И всякий раз, слыша шаги в коридоре, думал, что это идут за ним, и всякий раз ошибался: никто не открывал двери, никто не подымал его. Все это было так непривычно и странно, что он терялся и порой чувствовал угрызение совести оттого, что все кругом заняты работой, а он бездельничает, сидит днями напролет с Нагатаем и ведет с ним тихие задушевные разговоры о житье-бытье.
Нагатай был тот человек, который ничего не ждал от будущего. Жизнь для него как бы остановилась. Все внимание и все заботы он сосредоточил на своих недугах и воспоминаниях. А самые лучшие свои воспоминания он относил ко времени, проведенному на Руси, в Москве.
Однажды Нагатай спросил Озноби, кем он был на Руси, у кого служил. Когда же услышал, что Михаил был тиуном в селе Хвостове, принадлежащем Алексею Петровичу, тысяцкому московского князя, Нагатай подивился:
- Смотри-ка! - Потом спросил: - Тиун - это что? По хозяйству, что ли?
Тут Нагатай подумал немного, колокольчиком позвал свою дочь и сказал ей:
- Ты говоришь, что Коджий стал стар, много путает. Озноби был тиуном у боярина, теперь станет векилем у меня.
Джани только краем черного глаза поглядела на Михаила и кивнула в знак согласия.
Так Михаил Ознобишин стал помогать дочери Нагатая вести обширное хозяйство.
Однажды Джани и Михаил верхом объезжали земельные угодья Нагатай-бека. Ясное солнечное утро сменилось хмурым холодным днем. Стояла поздняя осень. Резкий северный ветер, выстудив всю округу, заставил их пустить лошадей вскачь, чтобы побыстрее добраться до дома.
Неожиданно Джани остановилась перед ровной небольшой долиной, окаймленной на горизонте холмами, указала рукой:
- Эти земли подарил моему деду Ахмылу хан Узбек.
Михаил внимательно оглядел ровное пространство. Всюду колыхался серебристый, высокий, выжженный солнцем ковыль. Ветер гнал мимо перекати-поле.
Ознобишин соскочил с коня, присел на корточки и ножом расковырял дерн. Горсть холодной черной рассыпчатой земли поднес к глазам, даже понюхал её, потом выпрямился, стряхнул комочки и вытер ладони о халат.